Читать онлайн книгу "Аполлон и Стикс"

Аполлон и Стикс
Ирина Алеева


RED. Выбор редакции
Роман рассказывает о сплетении историй нескольких современных москвичей, чьи судьбы объединяет фигура главного героя, психотерапевта Александра Гречицкого. Личные кризисы нескольких персонажей встречаются и взаимонакладываются в кабинете психолога, как в алхимической реторте. Это роман о любви, о смерти и о жизни; роман о травме, и о том, как она влияет на выбор судьбы, на осознанные и неосознанные установки, на действия, которые ведут нас к развитию или к саморазрушению; о том, что способность осознавать и преодолевать критические моменты существования является, в конечном итоге, главным свойством здоровой психики.

Автор книги – практикующий психотерапевт, рассказывающий о специфике своей профессии и сопряженных областей медицинской науки с множеством ярких, аутентичных деталей, которые редко освещаются в художественной литературе. Роман содержит много подлинных подробностей, взятых из медицинской и психологической практики, и представляет собой редкий для русской литературы взгляд на профессию изнутри. Книга достаточно нова и в своем осмыслении психологии, и в раскрытии перед читателем интригующей, сложной профессиональной среды.

Комментарий Редакции: Я была первым человеком в Издательстве, которому посчастливилось открыть эту книгу и – поверьте – влюбиться в нее с первой страницы. Передо мной оказался многослойный и тщательно выверенный текст, в котором реальность и вымысел слились в унисон. Глазами главного героя, психотерапевта Алекса, читатель наблюдает за течением жизни пациентов, борьбой и бессилием, любовью и ненавистью. Перипетии судеб сплетаются воедино, краски сгущаются, и к концу романа уже читатель обнаруживает себя в виртуальном кабинете психолога. (Анастасия, продюсер RED).





Ирина Алеева

Аполлон и Стикс



Все события и персонажи этого романа являются вымышленными. Любое сходство с реальными событиями и людьми является результатом случайности, авторской проекции или работы коллективного бессознательного.


Пете





All professions are conspiracies against the laity.

    George Bernard Shaw, The Doctor's Dilemma[1 - Любая профессия есть заговор против непосвященных. – Джордж Бернард Шоу “Дилемма врача”]

Falling out of love can be just as enjoyable as falling in love.

    Anthony Powell[2 - Разлюбить иногда не менее приятно, чем влюбиться. – Энтони Пауэлл]

Modern western man has some basic misconceptions about the nature of happiness. The origin of the word is instructive: happiness stems from the root verb to happen, which implies that our happiness is what happens.

    Robert A. Johnson, He: Understanding Masculine Psychology[3 - Современному западному человеку свойственно неверное понимание самой природы счастья. Происхождение слова содержит подсказку: оно родственно наречию “сейчас”; иначе говоря, наше счастье – всегда в текущем моменте. – Роберт Джонсон “Он: Глубинные аспекты мужской психологии”]




Аполлон – в греческой мифологии бог Солнца и света, покровитель врачевания, искусств и стрельбы из лука. Сын Зевса, брат-близнец богини охоты Артемиды и отец бога медицины Асклепия. Известен как идеал мужской красоты. Основатель Дельфийского оракула и бог-прорицатель. Победил змея Пифона, за что, по одной из версий, был вынужден временно жить в изгнании в северной стране Гиперборее. Потомки Пифона обитали в священной роще Аполлона в Эпире, и их кротость считалась благоприятным знамением. Помогает предотвратить зло. Бог мудрости. Покровитель детства и молодости. Руководит переходом во взрослую жизнь.

Стикс – в греческой мифологии река, отделяющая землю, населенную живыми людьми, от царства мертвых. Олицетворение первобытного ужаса и мрака. Боги греческого пантеона клялись ее водами. Обладает магической силой и способна подарить неуязвимость. По преданию, водой из Стикса был отравлен Александр Македонский.

Коллективное бессознательное – в юнгианской психологии уровень бессознательного, общий для всего человечества. В коллективном бессознательном содержатся инстинкты и архетипы. Образы божеств, мифологических персонажей и героев художественных произведений также хранятся в этом отделе человеческой психики, к которому сознание может получать опосредованный доступ.


“Мои нервы не выдерживают. Моя жизнь никому не приносит пользы. Я решил все прекратить. Завещаю мою квартиру (82 кв. м., ЦАО, 4-й этаж) и мою машину (BMW 530i xDrive Sedan, отзывается на кличку Бобик) моему коту (красный британец, 6 лет, фото в компьютере и айфоне, папка “Пантелеймон”). Тому, кто будет приносить коту жрачку, я завещаю дисконтную карту магазина “Бетховен”. Кристина, в следующий раз я первым встречу тебя во Дворе Чудес”.

    Из выброшенной в мусорное ведро предсмертной записки Александра Эдуардовича Гречицкого, кандидата медицинских наук, члена Европейской Ассоциации Психотерапевтов.






1


Он уже давно находился в таком состоянии. Полуразрушенный, он прятался за обширным маскировочным полотном, на котором был изображен фасад старинного здания. Ветер трепал полотно, посылая волну по его многометровой поверхности, но не нарушал целостности покрова и не позволял досужему взгляду проникнуть внутрь, под обвалившуюся штукатурку, в пустые лестничные пролеты, за черноту зиявших оконных проемов. Единственным элементом конструкции, выступавшим из-под маскировки, была чердачная крыша с круглым окном, расчлененным фигурным переплетом на части в виде цветка с симметрично расположенными лепестками. Присутствие этого призрака в центре маниакально застраивавшейся Москвы, где едва ли не каждый месяц разгорались скандалы в связи со сносом очередного памятника архитектуры, являлось, очевидно, парадоксом теории вероятностей. Проезжая мимо, Алекс всегда обращал на него внимание. Пока дом стоял на прежнем месте, ожидая то ли уничтожения, то ли реновации, он чувствовал, что и ему в жизни можно было ничего не менять.

Сегодня дом особенно одиноко вырисовывался на фоне заунывной февральской слякоти. Часы показывали 14:25, но солнце пряталось за облаками, и окружавший его урбанистический пейзаж был создан в строгой, приглушенной манере письма с преобладающим использованием таких материалов, как пепел и слезы ангелов.

В ожидании зеленого сигнала Алекс смотрел на декоративный занавес дома, выходившего прямо на перекресток. Природная склонность характера и профессиональная деформация, действуя сообща, заставляли его фантазировать, что находилось под ним, причем не только в будничной современной статике, но и в динамике исторической перспективы. Он ничего о нем не знал. Здание не было очевидной достопримечательностью. Чья-то усадьба, может быть, доходный дом. Давались ли там балы, плелись ли государственные интриги, планировались ли убийства? Кто встретил там любовь, а кто разгадал, наконец, секрет устройства вселенной? Чего дом не увидел до сих пор и кого он ждет до последнего вздоха, пытаясь удержать биение жизни в полуистлевшем теле? Светофор распахнул зеленый глаз, и Алекс двинулся вперед, бросая взгляды на дом в зеркало заднего вида.

Рискуя опоздать к клиенту, он свернул с Верхней Сыромятнической на Земляной вал и поехал к офису длинным путем.

“Депрессия, как и было сказано”, – услужливо подсказал внутренний знаток МКБ-10[4 - Международная классификация болезней 10-го пересмотра.].

Ему не хотелось покидать комфорт салона, выбираться из знакомой скорлупы в пронизанную ветром действительность общего пользования. Круговая дорога, подобно змее, кусавшей себя за хвост, очерчивала таившийся за границами сознания хаос.

В пятницу, впрочем, его настроение всегда улучшалось. Развернуться у Курского вокзала удалось быстро. На Воронцовом поле от Французского института под колеса едва не кинулись две девицы в коротких шубах с одинаковыми парами длинных тонких ног, затянутых в высокие сапоги. Алекс въехал во двор, открыл шлагбаум и припарковался ровно без десяти три.

Внешний мир встретил его холодом, криками детей и привычными выбоинами под ногами.


* * *

– Это странный дом, – говорил Кирилл. – Недостроенный, без крыши. В окнах нет стекол, одна стена ниже другой. Честно говоря, есть ощущение, будто его строят так долго, что он уже начал разрушаться в процессе. Понимаете, о чем я говорю?

– Вам кажется, что я не понимаю? – спросил Алекс.

– Да нет, – засмеялся Кирилл, – это просто слово-паразит. Я постоянно его использую, вы же знаете.

– Знаю. – Алекс кивнул.

Его разговор с Кириллом продолжался уже три года. Когда Кирилл впервые пришел к нему в кабинет и сел в клиентское кресло, он сказал:

– Я хочу кое-что для себя прояснить, понимаете?

С тех пор он так заканчивал почти каждую фразу.

– Что вы хотите прояснить? – спросил тогда Алекс.

– Ну, понимаете, я родился в определенной среде. У меня было ужасное детство. Денег не было вообще. Из-за них постоянно скандалили. Нам ничего не покупали. Отец пил запоями. Когда пил, всех бил. Мать бил, сестру бил, нас с братом бил. Мы от него под кроватью прятались, но он находил, понимаете?

– Понимаю, – сказал Алекс, представив себе ребенка, которого таким образом нашли.

Кирилл в тот момент посмотрел на него с интересом и сообщил:

– Вот поэтому я к вам и пришел. У вас тут много фриков. – Заметив его удивленный взгляд, он объяснил: – Ну, всяких идиотов, вроде меня, которые вам всякую жесть рассказывают. Поэтому вы удивляться не будете. А нормальным людям я не могу это рассказать.

– Нормальным не можете? – улыбнулся Алекс.

– Нет. – Кирилл энергично помотал головой, не заметив повода для иронии. – Не могу рассказать, как я рос. У нас двухкомнатная квартира была. Отец почти каждый вечер ее разносил. Ломал что-нибудь. По ночам начинал ругаться иногда. Уже уснешь и просыпаешься от того, как они с матерью в другой комнате дерутся. Сестра бежала соседей на помощь звать. Брат младший орал от страха. Я их разнимать пытался и все время чем-нибудь получал. Кричал, что убью его, потом меня все за руки держали. В общем, жесть, говорю вам. Приличным людям такого не скажешь, понимаете?

– Понимаю, – подтвердил Алекс. – А почему мне решились рассказать?

Кирилл посмотрел на него с удивлением.

– Ну, вы врач, – сказал он. – Психиатр. Вы еще не такое видели. А обычные люди не видели. Они едут себе в машинах за пять лимонов и живут в стерильных хоромах со слугами. Такие, как я, для них мельче таракана. Они даже не заметят, если меня раздавят.

Алекс порадовался обилию образов и решил вернуться к запросу.

– Вы сказали, что хотели что-то для себя прояснить, – напомнил он.

– Да, хочу, – живо подтвердил Кирилл. – Понимаете, я решил, что больше в моей жизни жести не будет. Давно решил, не сейчас. Я закончил школу без троек, поступил в университет на исторический. Туда конкурс был поменьше. Я хотел на экономический, но боялся, что не пройду. Там все по блату учились. Потом познакомился с одним парнем. Долго объяснять, но, в общем, он мне предложил в Москву переехать. Ему родители квартиру здесь купили, но боялись его одного отпускать, чтобы он от рук совсем не отбился. Молодые же. Короче, меня взяли к нему чем-то вроде няньки. Я очень положительный был, послушный, маме его нравился. И вот мы с ним стали тут жить на Кантемировской, тоже в двух комнатах, и я за ним как бы присматривал.

Кирилл сделал паузу и вгляделся в лицо Алекса, словно желая уяснить, понимает он его или нет. Алекс кивнул, подтверждая, что следит за рассказом.

– Так вот, едва мы приехали в Москву, я сразу понял, что здесь у меня может быть совсем другая жизнь, – сказал Кирилл. – Тут все было другое. Я еще такого не видел. Чистые улицы, театры. Тачки дорогущие прямо во дворе припаркованы, и никто не зарится. В нашем городе их бы за пять минут разули и весь бензин бы слили. А тут – прямо цивилизация. И вот я решил, что все плохое в моей жизни закончилось. В один момент решил, как сейчас помню. Я сказал: “Все. Я в этой жизни достаточно настрадался. Я пережил ужасную жесть, я узнал нищету, унижение, страх. И теперь все это я оставляю позади. С этой минуты моя жизнь будет счастливой, красивой, богатой, удивительной, и я буду получать от нее удовольствие”.

– Кому вы это сказали? – спросил Алекс.

Кирилл поднял правую руку, вытянул ее перед собой и ткнул указательным пальцем вверх, в угол комнаты, находившийся над головой Алекса.

– Ему, – сказал Кирилл и выразительно повел подбородком в направлении жеста.

Алекс инстинктивно оглянулся. За плечом на уровне его глаз слегка покачивалась на ветру ручка управления жалюзи. Алекс перевел вопросительный взгляд на Кирилла.

– Ну, что? Вы не понимаете? – с некоторым разочарованием спросил Кирилл. – Богу.

– И что он ответил? – серьезно поинтересовался Алекс.

– Он сказал: “Окей”, – ответил Кирилл. – То есть не сказал. Подумал. Ну, или я не знаю… В общем, я почувствовал, что он согласился.

– Как вы почувствовали? – спросил Алекс.

– По его реакции, – доброжелательно объяснил Кирилл. – На следующий день я нашел работу. Ничего особенного, официантом в кафе, но для меня это был знак. У меня ведь ни опыта не было, ни медицинской книжки, но меня взяли – именно по его протекции.

– То есть вы вступили с ним в сделку? – уточнил Алекс.

– Вроде того, – согласился Кирилл. – Я сказал, что буду все делать правильно. Никого не обижу, нигде не украду. Что я буду хорошим. Но он взамен должен гарантировать мне благополучие и успех.

– Как вы понимаете успех? – спросил Алекс.

– Как отсутствие жести. – Кирилл развел руками, словно снова огорчаясь его непонятливости. – Чтобы каждый день все было хорошо. Никаких скандалов, никаких проблем. Чтобы я сам мог управлять своей жизнью. Чтобы все вокруг было чисто, тихо, понятно.

“Как в одиночной палате”, – пронеслось в голове у Алекса.

– Он выполнил свою часть обязательств? – вслух спросил он.

– Вот в том-то и дело, – оживился Кирилл. – С этим я к вам и пришел. Дело в том, что я не могу понять.

– Что именно? – спросил Алекс.

– Не могу понять, кто из нас налажал.

Кирилл смотрел на него большими светло-голубыми глазами, и на Алекса вдруг навалилась невероятная усталость. Он вспомнил, что вечером ему надо ехать в автосервис и что мастер, которому он доверяет, в отпуске, значит, ему предстоит зависеть от личной и профессиональной адекватности незнакомых людей. Лика Крайнова, его любимый супервизор[5 - Специалист, консультирующий психотерапевта в процессе обучения.], когда-то охарактеризовала контрперенос[6 - В психоанализе контрпереносом называют результат влияния клиента на бессознательное психоаналитика.], возникающий при работе с психотическими пациентами, формулой “родителей убить, ребенка усыновить”. Он ощутил отчетливый привкус этого чувства. Однако ему совершенно не хотелось в тот день усыновлять сидевшего напротив него круглощекого тридцатилетнего ребенка, одетого в новые ливайсовские джинсы и модный джемпер и искренне ждущего, что опрятный внешний вид станет магическим талисманом, защищающим его от всех проблем.

– А каковы признаки того, что кто-то налажал? – удалось сформулировать ему.

– Да как будто бы в последнее время что-то идет не так… – задумчиво признался Кирилл.

– Что именно? – повторил Алекс и посмотрел на часы, проверяя, сколько времени осталось до конца сессии.

– Мне кажется, что на работе меня пытаются подсидеть, – произнес Кирилл, и его плечи заметно опустились.

– А где вы теперь работаете? – спросил Алекс, снова вспоминая Ликино правило: “Больше фактов”.

– На телевидении, – сообщил Кирилл, гордо выпрямляя спину. – Я линейный продюсер, снимаю телесериалы.

– Кто вас пытается подсидеть, вы знаете?

Кирилл кивнул.

– Один парень. Мы с ним типа друзья, тусуемся вместе. Но я чувствую, что у нас есть конфликт интересов.

– Это не тот друг, с которым вы в Москву приехали? – с интересом уточнил Алекс.

Кирилл энергично замотал головой.

– Нет-нет, совсем другой.

– А с тем что произошло?

– Да он спился, – махнул рукой Кирилл. – Ночные клубы, наркотики, все дела. Бабок у его родителей слишком много было.

“Хреновая из тебя нянька”, – подумал Алекс и вслух спросил:

– Как вы хотите, чтобы я вам помог?

– Я хочу, чтобы вы мне объяснили, что я делаю не так.

– Но я не смогу этого сделать, – сказал Алекс.

– Я понимаю, – неожиданно заявил Кирилл. – Вы меня пока совсем не знаете. Я буду к вам ходить. Рассказывать о себе. Раз в неделю. И вы со временем увидите, где я лажаю, и мне объясните.

До конца сессии оставалось семь минут. Алекс собрался.

– Давайте подведем итоги нашей сегодняшней беседы, – предложил он. – Вы сказали, что находитесь в непростой ситуации и боитесь потерять работу, которую, наверняка, любите и которая вам нужна.

Кирилл кивнул.

– Вы считаете, – продолжал Алекс, – что эта ситуация была создана по вашей вине. Вам кажется, она является наказанием за то, что вы неправильно себя ведете. Вам хочется найти какое-нибудь магическое средство все исправить. Вы полагаете, что, если кто-то снабдит вас таким средством, ваша жизнь станет простой и необременительной.

Кирилл снова выпрямил спину и положил руки на колени, как примерный мальчик в детском саду.

– Нет, я готов работать, – сказал он. – Я работать умею. Главное, чтобы был результат.

– Такого результата вам никто не может гарантировать, – сказал Алекс. – Дело в том, что обстоятельства нашей жизни не являются прямым следствием совершенных нами поступков. Иногда даже с очень хорошими людьми случаются плохие вещи. Они случаются не по их вине, они просто случаются. С ними приходится справляться, но их совершенно не нужно стыдиться. Потому что они совсем не говорят о том, что вы плохой человек.

Алекс замолчал. Кирилл сидел, неподвижно уставившись в угол за его спиной, как будто пытаясь получить подтверждение услышанным словам у скрывавшегося в ручке управления жалюзи бога. Потом его взгляд оттаял, и он перевел его обратно на Алекса.

– Моя коллега тоже к психотерапевту ходит, – сообщил он. – У нее все наладилось, должность ей новую предложили.

– Вам коллега посоветовала ко мне обратиться? – понимающе спросил Алекс.

Кирилл кивнул.

– Можно я буду к вам ходить? – с надеждой спросил он.

– Чтобы у вас тоже все наладилось? – Алекс тщательно удалил из своей интонации примесь сарказма.

Кирилл пожал плечами.

– Да нет, просто поговорить, – после паузы сказал он. – Мне поговорить-то толком не с кем.

Алекс сдался. В конце концов, не усыновлять же он его, правда, собирался. Пусть приходит и говорит.

– Разговоры со мной довольно дорого стоят, – предупредил он.

– Да это не проблема. – Кирилл повеселел, махнул рукой и откинулся на спинку кресла. – Деньги у меня есть.

– Кроме того, у меня почти не осталось свободных часов. – Он сделал последнюю попытку избавиться от сложного клиента. – Единственное, что я могу вам предложить, – три часа дня в пятницу.

– Мне подходит, – быстро ответил Кирилл. – В следующую пятницу я у вас.

Алекс сделал пометку в ежедневнике, надеясь, что до следующей пятницы Кирилл передумает. Однако тот не передумал и стал приходить к нему регулярно, появляясь на пороге кабинета, едва часы показывали 15:00. Вскоре после начала терапии его охватила эйфория. Проблемы на работе разрешились; человек, пытавшийся занять его должность, перешел в другой отдел. Кирилл расслабился, стал сидеть в кресле, закинув ногу на ногу, и беспрестанно хвалил Алекса за то, что он помогает ему жить.

Потом наступил период депрессии. Зарплаты линейного продюсера не хватало на поддержание того стиля жизни, к которому Кирилл успел себя приучить. В экономике разразился очередной кризис; на телеканале, где он работал, прошла волна увольнений. Кирилл пробирался к Алексу в кабинет, низко наклонив голову, словно надеясь, что его не заметят люди, ответственные за оптимизацию расходов на персонал. Он не предъявлял Алексу никаких претензий и открыто ни в чем его не винил, однако постоянно жаловался на отсутствие рядом с ним сильного человека, способного действенно ему помочь.

И вот примерно полгода назад в судьбе Кирилла случился перелом. Крупная международная компания внесла его в список претендентов на хорошо оплачиваемую должность. Кирилл успешно прошел несколько этапов отбора и в конце концов получил то, что стал называть работой своей мечты. С начала января он наслаждался новым статусом. Он ощущал, что вместе с карьерным взлетом в его жизнь окончательно пришли стабильность, почет и материальное благополучие.

В это же время он познакомился с девушкой, которая в считанные дни полностью захватила его воображение. По словам Кирилла, она была красивой, умной, образованной, невероятно сексуальной и готовой ради него на все. Кроме того, она была москвичкой, и это Кирилла почему-то особенно восхищало. Тот факт, что он сумел ее заинтересовать, иллюстрировал, по его мнению, его истинную ценность. Он не слишком распространялся об их отношениях и даже не сказал Алексу, как ее зовут, но каждый раз, когда он о ней вспоминал, его глаза начинали светиться и лицо приобретало загадочное выражение.

Алекса радовали эти перемены. Он был уверен, что Кирилл скоро обзаведется семьей, парой-тройкой детей, и его жизнь на ближайшие десять-пятнадцать лет действительно превратится если не в сказку, то в широкопрокатный голливудский фильм. Он начал думать, что уже в этом году они расстанутся и Кирилл в следующий раз обратится к психологу, когда дотянет до кризиса среднего возраста.

Единственным, что его ощутимо тревожило, были Кирилловы сны. В них слишком часто появлялись руины, сломанные вещи, покосившиеся здания, подвалы, наполненные мутной жижей, или внезапные потоки воды, обрушивавшиеся сверху и уничтожавшие все вокруг. Глубоко исследовать символы с Кириллом не получалось. Он выскакивал на поверхность реальности и высказывал однозначные суждения о природе происходивших с ним событий.

Сегодня он рассказывал Алексу очередной сон.

– Я иду по коридору внутри этого дома, – говорил Кирилл. – Потолка надо мной нет, сверху небо, грозовые тучи, собирается дождь. Стена слева от меня обвалилась, и сквозь дыру я вижу другой точно такой же коридор, а за ним – еще и еще. Я понимаю, что дом построен в форме лабиринта. Коридоры ветвятся, часть из них заканчивается тупиками, некоторые совсем не соприкасаются друг с другом. Я вижу, что какие-то коридоры выглядят лучше, чем остальные. Крыши над ними тоже нет, но стены ровнее, выше, на них даже есть обои, висят картины, пол выложен паркетной доской. В моем коридоре на полу голый цемент, грязь и лужи. Из незастекленного окна на меня дует холодный ветер. Я хочу попасть в красивый коридор, бегу вперед, пытаюсь найти проход, но его нет. Я понимаю, что бегаю по одной и той же части дома. Едва выныриваю из своего коридора, как тут же снова оказываюсь в нем. Мне становится страшно. Я знаю, что эта часть здания предназначена под снос. Я вижу, что снаружи уже работает экскаватор и, если я сейчас же не покину дом, меня снесут вместе с ним. Я в панике лезу на стену, хочу перепрыгнуть через нее вглубь дома, чтобы оказаться подальше от фасада, но стена неожиданно оказывается очень высокой. Она как будто бы растет прямо под моими руками. Я лезу выше и выше, и вдруг стена ломается, падает на меня, я лечу в пропасть, и меня засыпает камнями и пылью.

В комнате повисла пауза. Сон не внушал Алексу оптимизма. Найти в нем целительные образы вряд ли представлялось возможным. Было похоже, что Кирилл тщетно пытался построить новую жизнь на обломках тяжелого детства, а сам он прикладывал тщетные усилия, чтобы ему в этом содействовать.

– С каким ощущением вы проснулись? – спросил Алекс.

– Да с нормальным, – неинформативно ответил Кирилл.

Очевидно, трех лет терапии было недостаточно, чтобы привить Кириллу навык саморефлексии.

– Не, у меня все хорошо, – поспешно добавил он. – Отдельный кабинет, две помощницы. Вообще, если честно, я проснулся с ощущением освобождения. Как будто что-то отпустило, знаете? Я ведь раньше все время чувствовал, что чего-то еще не сделал, чего-то еще не заслужил. А теперь я понимаю, что все со мной в порядке. Вы же этого хотели, правда?

Он с надеждой заглянул Алексу в глаза. Алекс едва удержался от того, чтобы согласно кивнуть.

– Ну, вы же хотели, чтобы я почувствовал свою ценность? – с тревогой спросил Кирилл.

“Я хотел, чтобы твое ощущение собственной ценности не зависело от наличия отдельного кабинета”, – со вздохом произнесла в голове у Алекса недовольная родительская субличность.

– А вам важно осуществить мои желания? – заткнув рот субличности, спросил он.

Кирилл передернул плечами, словно испугавшись удара плеткой. Алекс молчал, понимая, что любое его слово будет истолковано либо как критика, либо как похвала.

– Да не нужно мне осуществлять ваши желания, – капризно заявил Кирилл. – У меня теперь есть люди, которые осуществляют мои.

Алекс мимикой продемонстрировал интерес к подробностям.

– Ну, если я хочу кофе, я говорю: “Кофе, пожалуйста”, – и помощница готовит мне эспрессо, – лениво объяснил Кирилл.

“Оральный рай”, – подумал Алекс.

– Прямо как скатерть-самобранка, – улыбнулся он.

– Да. Потому что я этого заслуживаю, – довольно прокомментировал Кирилл. – А вот у вас нет помощницы.

– Действительно, нет, – согласился Алекс.

– Вам нужно нанять секретаршу, – посоветовал Кирилл. – Вы же хорошо зарабатываете. Посадили бы ее возле входа. Там есть место.

– Спасибо, я подумаю, – сказал Алекс.

Интерпретировать не имело смысла. На него снова навалилась усталость.

– Ну, ладно, я пойду, – сказал Кирилл, посмотрев на часы.

Ему было не трудно заканчивать сессию вовремя.

Они поднялись, и Кирилл положил на стол деньги.

– Я вам в следующий раз еще один сон расскажу, – пообещал он. – Про змею.

– Буду ждать, – сказал Алекс, провожая его взглядом.


* * *

За Васей по всему коридору, начиная от уличной двери, тянулся мокрый след. След был широкий и сплошной, будто оставленный хвостом крупного морского животного, а не парой зимних ботинок на подошве из толстой резины. Васе нравилась громоздкая обувь, в которой можно было топать по слякотным тротуарам так, что автомобили на проезжей части шарахались в стороны в тщетной попытке спастись от грязевых ванн. Других предпочтений в отношении гардероба у Васи не было, зато была привычка давно и методично расстраивать этим маму, которая жила в абсолютной уверенности, что с подростком, не интересовавшимся своим внешним видом, что-то было сильно не так.

Васина мама позвонила полгода назад, в сентябре, сразу после начала нового учебного года, и спросила, может ли она привести на прием ребенка.

– Сколько ребенку лет? – спросил Алекс.

– Шестнадцать, – ответила Васина мама.

– А что вас беспокоит? – спросил Алекс, готовясь к однократной встрече с мрачным и неуправляемым юнцом.

– Не складываются отношения со сверстниками, – сообщила Васина мама, словно прочитав жалобу по бумажке.

– У вас или у ребенка? – уточнил Алекс.

Васина мама обиделась.

– У ребенка, – сухо сказала она и на всякий случай объяснила: – У меня прекрасные отношения со всеми людьми.

– Это бывает, – посочувствовал Алекс. – А как вы понимаете, что отношения не складываются?

Васина мама обиделась, кажется, глубже.

– Я вижу истерики, беспричинные вспышки эмоций. Иногда крайне негативных эмоций, – угрожающе подчеркнула она. – Друзья задерживаются у нас, в среднем, на два-три месяца.

– Что же, их родители не ищут? – удивился Алекс. – Попробуйте выгонять. За два-три месяца кто угодно вызовет вспышку негативных эмоций.

– Вы шутите? – в свою очередь удивилась Васина мама.

– Нет, почему? – серьезно сказал Алекс. – Хотел дать вам совет. Они же у вас дома задерживаются, так?

Васина мама взяла паузу.

– Вы меня не поняли, – после паузы многозначительно произнесла она. – Мой ребенок ни с кем не дружит дольше двух-трех месяцев.

“Откуда вы знаете?” – хотелось спросить ему. – “Ведете дневник наблюдений?”

– Я понял, – признался он вслух. – Просто думал сэкономить вам деньги за визит. Подросткам свойственно активно формировать связи в социуме и так же активно их разрывать. Они таким образом выполняют определенные возрастные задачи.

– Я чувствую, что что-то сильно не так. – В голосе Васиной мамы зазвучала тревога. – Вы сможете нас принять? Нам вас посоветовала Крайнова Анжелика Владимировна.

Алекс смирился. Людям, позвонившим ему по Ликиной рекомендации, он не мог отказать.

Через пару дней после телефонного разговора он увидел Васю вместе с мамой на пороге офиса.

Мама была невысокой шатенкой с тонкой талией, стройными ногами и аккуратной грудью, слегка прикрытой легкой оранжевой блузкой. Она выглядела лет на двадцать, но была, очевидно, его ровесницей. Ее черная офисная юбка заканчивалась сантиметров на десять выше колен. В руках она держала маленькую красную сумку, напоминавшую большой кошелек. Ее волосы заставляли предположить, что мгновение назад она поднялась из кресла парикмахера, хотя нигде поблизости никакого кресла не было, а на улице трепал желтевшие осенние листья теплый сухой ветер. Когда он открыл дверь, она улыбнулась ему влажными коралловыми губами и спросила:

– Александр Эдуардович?

– Да, это я, – сказал он и, вспомнив, как она представилась ему по телефону, на всякий случай спросил: – Инга?

– Да, я Инга, – признала она, и они пожелали друг другу доброго дня.

Он шире распахнул дверь, приглашая их войти, и перевел взгляд на существо, стоявшее у Инги за спиной.

Существо было выше Инги почти на голову и примерно в два раза шире в плечах. На нем были надеты бесформенные голубые джинсы, пыльные кроссовки и черная футболка, напоминавшая использованный мусорный мешок. Его волосы, чуть более светлого оттенка, чем у Инги, были прямые, не совсем чистые и коротко постриженные. В волосах, совершенно однозначно указывая на то, что существо было девочкой, торчала невидимка с прилепленным к ней розовым пластмассовым цветком.

В кабинете Инга села на диван возле двери и посадила девочку в клиентское кресло, стоявшее напротив Алекса.

– Расскажите мне, пожалуйста, с чем вы пришли, – попросил Алекс.

Инга посмотрела на девочку и сказала ей с отчетливо прозвучавшей в голосе усмешкой:

– Ну, рассказывай, с чем ты пришла.

Девочка склонила голову, опустила плечи, уткнула глаза в пол и громко и тяжело вздохнула.

Алекс скользнул по ней взглядом, убедившись, что ничего рассказывать ему она сейчас не собиралась, и перевел внимание обратно на Ингу.

– Может быть, вы пока расскажете, что вас беспокоит? А я потом задам вам обеим вопросы.

Краем глаза он заметил, что девочка оторвала взгляд от пола и начала тщательно его изучать.

– Меня беспокоит, – размеренно и словно придавая каждому слову особое значение стала объяснять Инга, – что человек в шестнадцать лет совсем ни с кем не общается, не имеет никаких интересов, не умеет следить за собой, поддерживать порядок в квартире, не интересуется своим внешним видом, не вступает в контакт с близкими, грубит.

– Кому? – решил уточнить Алекс.

– Кому грубит? – переспросила Инга, немного удивившись, что он ее прервал. – Всем.

– Вы же сказали, что она не вступает в контакт, – улыбнулся он.

Девочка вжалась в кресло большим телом и закусила нижнюю губу.

Инга передернула плечами.

– Она не вступает в нормальный контакт, – нехотя, как учительница безнадежно отстающему ученику, пояснила она. – Вот сейчас, например. Ты хотя бы поздоровалась?

Они оба перевели взгляды на девочку, и та, на мгновение закатив глаза в потолок, произнесла:

– Здрас-сссьте.

– Да я, на самом деле, тоже не поздоровался, – признался Алекс. – Здравствуй. Меня зовут Александр Эдуардович Гречицкий. Я врач-психотерапевт. Помогаю людям справляться с жизненными трудностями. А тебя как зовут?

Девочка посмотрела на него в упор, будто мысленно измеряя его способность представить себе ее трудности, и потом мрачно сообщила:

– Василиса.

– Прекрасная! – насмешливо добавила ее мама.

Василиса снова закатила глаза в потолок, на этот раз гораздо более откровенно.

– Я правильно понимаю, что Василиса – ваша дочь? – спросил Алекс у Инги.

– Правильно, – подтвердила она.

– Расскажите мне о ней, – попросил Алекс.

– Что именно? – непонимающе переспросила Инга.

– Что посчитаете нужным. Какая она.

Инга пожала плечами.

– Я не знаю, что о ней рассказывать. У нее нет никаких интересов.

– Так вы о ней расскажите, а не об интересах, – улыбнулся Алекс. – Расскажите историю ее жизни, как она родилась.

Инга сделала паузу и вздохнула почти так же громко и тяжело, как Василиса.

– Ну, что рассказывать? Ребенок был желанный.

Сказав это, Инга опустила глаза и украдкой метнула взгляд на дверь.

Василиса покосилась на нее, потом на Алекса, а затем еще плотнее вжалась в кресло, словно хотела от чего-то спрятаться.

– Родилась в срок, три четыреста, пятьдесят два сантиметра. На третьи сутки заболела желтухой, потом выздоровела. Была сонливой, пропускала кормления, медсестры ее будили. Дома после выписки вела себя спокойно, проблем не вызывала. Были газы. Укропной водичкой поили. Ну, как-то так.

Инга снова замолчала и посмотрела на него почти умоляюще.

– А вам сколько было лет, когда Василиса родилась? – спросил Алекс.

Инга снова вздохнула.

– Двадцать три, – сказала она.

– То есть вы были на семь лет старше, чем Василиса сейчас?

– Да.

– Вы учились или работали?

– Работала и училась в аспирантуре.

– Отпуск по уходу за ребенком не брали?

Инга отрицательно покачала головой.

– А с Василисой кто был?

– Бабушка моя была, – сказала Инга.

– Это моя прабабушка, – неожиданно объяснила из глубины кресла Василиса.

– А то-то никто не понял! – цокнула языком ее мама.

– А сейчас ты с кем живешь? – спросил Алекс девочку.

– С мамой живу, – фыркнула она.

– Папы у нас нет, если вы хотите знать, – добавила с дивана Инга.

– Конечно, хочу, – подтвердил Алекс. – Мне важно узнать о Василисе как можно больше, чтобы лучше понять, как с ней работать.

– А как вы собираетесь со мной работать? – еще раз фыркнула Василиса.

Алексу показалось, что она оживилась.

– Ты не можешь помолчать? – спросила ее мама.

– Могу, – призналась Василиса.

– А где папа? – спросил Алекс, обводя взглядом обеих.

– У нее спросите. – Василиса ткнула пальцем в сторону матери.

Алекс перевел взгляд на Ингу.

– Папы нет, – твердо сообщила Инга.

– Вы в разводе? – спросил Алекс.

Инга отрицательно покачала головой.

– Я не была замужем, с папой Васи мы никогда не общались, – набравшись какой-то неимоверной решимости, заявила она.

– Понятно, – кивнул Алекс. – Давайте поступим следующим образом. Я сейчас дам вам анкету, – сказал он Инге, – с вопросами о Васе, об этапах ее развития, о болезнях, о достижениях, и вы ее заполните. Это можно сделать в соседней комнате, я вам покажу. А мы с Васей в это время поговорим наедине. Согласны?

Инга кивнула и поспешно встала с дивана. Вася осталась сидеть, с интересом наблюдая за происходящим.

Когда они остались одни, Алекс посмотрел на Васю и серьезно спросил:

– Что ты обо всем этом думаешь?

Вася фыркнула и охотно сообщила:

– Ничего.

– Понятно, – подтвердил Алекс, внезапно подумав, что употреблять это слово его приучил Кирилл. – Мама вот тебя привела. Беспокоится о тебе.

– Да ей на меня плевать, – просветила его Вася.

– Ну, как же? – удивился Алекс. – Она переживает. Искала специалиста. Деньги платит. Конечно же, ей не плевать.

– У нее ничего на уме, кроме денег, и нет, – объяснила Вася.

– Понятно, – сказал Алекс. – То есть ты чувствуешь, что маме нет до тебя дела?

Вася пожала плечами и посмотрела в окно.

– А на что бы ты пожаловалась человеку, которому было бы до тебя дело? – спросил он.

Вася удивленно посмотрела на него, скривила губы скобкой и почесала макушку.

– Не знаю, – сказала она. – Вообще-то, у меня есть, конечно, проблемы, но я о них никому не рассказываю.

– Какие? – спросил Алекс.

– Ну-у… – Вася почесала макушку другой рукой. – Есть всякие мысли.

– Мысли – это здорово, – сказал Алекс.

– Ну, смотря какие, – заметила Вася. – У меня есть один друг, так у него есть мысли банк ограбить. Он, вообще, хакер. Может все деньги из банка себе на счет перевести.

– А мама говорит, что у тебя нет друзей, – удивился Алекс.

Вася посмотрела на него с сожалением.

– Вы мою маму больше слушайте, – посоветовала она. – Она триста шестьдесят дней в году в командировке. Она ничего обо мне не знает.

– А какие у тебя мысли? – спросил Алекс.

Вася посмотрела на него оценивающе.

– Ну, вы так сразу не поймете, – сказала она.

– А как ты думаешь, ты могла бы мне объяснить?

– Могла бы, наверное, – задумчиво протянула Вася, сосредоточившись на носке своего правого кроссовка. – У меня просто есть одна цель. Но я не очень знаю, как ее достичь.

– Если есть цель, то половина пути к ней уже пройдена, – заметил Алекс.

Вася посмотрела на него с интересом.

– Ну, вы слышали, что она про папу сказала? – спросила она.

Алекс кивнул.

– Она сказала, что папы у меня нет.

Алекс еще раз кивнул.

– А такого не бывает, понимаете?

– Конечно, понимаю, – признался Алекс.

– У всех есть папа, вот что. – В Васиных глазах читалась готовность отстаивать это убеждение до последнего вздоха. – Даже когда в пробирках детей делают, все равно папа есть.

– Я с тобой совершенно согласен, – сообщил Алекс.

– Ну так вот я хочу своего папу найти.

Вася снова уставилась на него в упор. Ему показалось, что она вызывает его на бой с открытым забралом.

– Я представляю себе, как тебе хочется найти папу, – сказал Алекс.

– Но это невозможно, – сообщила Вася. – Они мне ничего не говорят.

– Они – это мама, прабабушка?..

– Мама, бабушка, дедушка и прабабушка, – объяснила Вася. – Они делают вид, что никакого папы никогда не было. Не отвечают ни на какие вопросы. И говорят, что мне ничего не нужно знать.

– Ты на них злишься? – спросил Алекс.

– Да я их ненавижу, – сказала Вася.

– Наверное, у них есть какие-нибудь причины так себя вести, – сказал Алекс. – Людям часто бывает трудно говорить о вещах, которые причиняют им боль.

– А мне они боль не причиняют, что ли? – вскинулась Вася. – Я же прошу просто сказать. Что, трудно?

– Ты знаешь, бывает трудно, – сказал Алекс. – Даже взрослым иногда нелегко смотреть фактам в глаза. Они порой ведут себя, как маленькие дети: им кажется, что, если они не будут говорить о проблеме, то проблема исчезнет.

– Ну, так вот я хочу найти папу сама, без них.

– Но пока не знаешь, как это сделать?

Вася кивнула.

– А если бы ты нашла папу, как ты думаешь, что бы изменилось? – спросил Алекс.

– Все, – призналась Вася.

– Тебе кажется, что изменилось бы все?

Вася кивнула много раз подряд.

– Ты бы тоже изменилась?

– Да.

– Какой бы ты стала?

– Ну-у… – Вася снова почесала макушку. – Может быть, я бы похудела. Видите, какая я толстая? Стала бы одеваться хорошо. Юбку бы, там, купила… Подстриглась бы… Ну, я не знаю… В МГУ бы поступила.

– Ты хочешь поступить в МГУ? – спросил Алекс.

– Ну, если папа бы был, хотела бы, – уточнила Вася.

– Понятно. А отношения с мамой бы изменились?

– Конечно! – воскликнула Вася.

– Какие бы они стали?

– Хорошие. Ну, я бы ей рассказывала что-то. И она бы дома больше была. Не огрызалась бы на меня. Папа бы о нас заботился.

Вася храбро смотрела на него.

– Вася, я хочу тебе помочь, – сказал он. – К сожалению, я не могу найти твоего папу. И даже не могу пообещать тебе, что ты сама его найдешь. Вполне возможно, что ты не найдешь его никогда. Такое бывает. Некоторым людям приходится жить без пап или без мам. Есть ситуации, которых совершенно нельзя изменить. Я не говорю, что у тебя именно такая ситуация. Я не знаю. Но я могу помочь тебе многое для себя прояснить. Лучше понять себя, свои возможности и научиться их лучше использовать. Как ты думаешь, ты бы хотела получить такую помощь?

Вася вздохнула.

– Ну, не знаю, – призналась она. – А что надо делать, чтобы ее получить?

– Надо приходить ко мне сюда один или два раза в неделю на пятьдесят минут и говорить о том, что тебе интересно. Тему для разговора всегда выбираешь ты. Я не буду заставлять тебя говорить о том, о чем ты не хочешь, не буду давать никаких заданий. Я буду тебя слушать. Мы выберем для наших разговоров определенное время: скажем, два часа дня во вторник или пять часов в четверг, – и в это время я тебя буду здесь ждать каждую неделю. Если ты не можешь прийти, я прошу тебя меня об этом предупредить заранее. Если я не смогу прийти, я тоже тебя обязательно об этом предупрежу. Что ты думаешь?

Вася снова пожала плечами.

– Я в два часа не могу, – сказала она. – Я учусь.

– Ты в десятом классе? – спросил он.

Вася кивнула.

– К ЕГЭ готовишься?

Вася пожала плечами.

– Ну так что, будешь ко мне приходить? Необязательно в два. Подберем такое время, которое нам обоим удобно.

– А маме вы будете про меня рассказывать? – спросила Вася.

– Нет. Без твоего ведома я не буду о тебе рассказывать ничего и никому. Если я захочу что-то о тебе рассказать маме, я обязательно спрошу у тебя разрешения, и ты можешь мне запретить. Если ты захочешь, чтобы я что-то о тебе рассказал маме, ты можешь меня попросить, мы обсудим, и я это сделаю.

– Ну, вы пока ничего не рассказывайте ей, ладно? – попросила Вася и уточнила: – То есть про папу. Можете рассказать, что я согласна к вам ходить.

– Отлично, – сказал Алекс. – Какое время тебе подойдет?

Они выбрали четыре часа дня в пятницу и с тех пор уже полгода виделись каждую неделю. На первой же родительской встрече, которая состоялась в октябре, Алекс спросил Ингу о Васином отце. Он не сказал ни слова о Васином намерении его найти. Он объяснил Инге, что обстоятельства рождения человека и особенности отношений между его родителями чрезвычайно влияют на всю его жизнь и что их влияние тем сильнее, чем меньше человек о них знает.

– Разве неправда, что меньше знаешь – лучше спишь? – удивилась Инга. – Я как раз стремлюсь уберечь ее от всего этого.

– Неправда, – серьезно ответил Алекс. – Сон ухудшается обратно пропорционально количеству знания. Когда о том, что вокруг тебя происходит, знаешь мало, то спишь весьма плохо.

– Почему так? – спросила Инга с искренним интересом.

– Потому что в психике каждого человека есть бессознательная часть. И вот эта бессознательная часть знает все. То есть буквально все. Бессознательное помнит, как мы родились, кто был вокруг нас в родильном зале, как нас приняла мама, когда нас ей подали, что она почувствовала в тот момент.

На этих словах Инга, до этого внимательно смотревшая ему в лицо, опустила глаза.

– Но если она все так хорошо сама знает, то зачем мне рассказывать? – спросила она.

– Она не знает, что она это знает, – объяснил Алекс. – На уровне сознания она действительно не знает ничего. Ее надо приводить в контакт с тем знанием, которое в ней спрятано. Если этот контакт не установить, начинается невроз, начинаются психологические проблемы, трудности с адекватным выражением эмоций.

– Вы хотите сказать, что она третий год носит одни и те же джинсы потому, что я не рассказываю ей об отце?

– Да.

Инга помолчала.

– От правды ей лучше не станет. Правда неприятная. Если она узнает правду, еще неизвестно, что она начнет носить, – грустно сказала она.

– Вы боитесь, что она ее не выдержит? – спросил Алекс.

– Да, – коротко ответила Инга.

– Похоже, вы и сами ее не слишком выдерживаете, – сказал Алекс.

– Я стараюсь, – заверила она его.

– Стараетесь забыть. Но говорить-то об этом для вас невыносимо.

– Да, невыносимо, – вздохнула Инга, а потом снова адресовала ему свой умоляющий взгляд. – Могу вам рассказать, если хотите.

– Хочу, – сказал Алекс.

– Но только при условии, что вы Васе не будете рассказывать, – заявила Инга тоном капризничающего пятилетнего ребенка.

– Не буду, – пообещал Алекс.

Тогда Инга рассказала ему о Васином отце.

– Вы правда Васе не скажете? – вытирая слезы бумажной салфеткой, спросила она в конце рассказа.

– Не скажу, – заверил он. – Вы ей сами расскажете, когда наберетесь сил.

– Сама? – испугалась Инга. – Сама я не буду.

– Ну, необязательно это делать прямо сегодня, – успокоил ее Алекс. – Возьмите время на подготовку. Расскажете, когда будете готовы.

– Но ей будет плохо! – воскликнула Инга. – Ее совершенно некому поддержать!

– Как это некому? – удивился Алекс. – Вы и поддержите. Вы же ее очень любите.

На салфетки вылилась новая порция слез.

– Я себя-то не люблю, – сказала Инга. – Куда мне еще кого-то любить?

Инга рассказала Васе об отце спустя два месяца и еще три родительские встречи после этого разговора. Услышав мамин рассказ, Вася пришла к нему переполненная новыми чувствами.

– Представляете, – экспрессивно сообщила она, падая в кресло, – мой отец – идиот.

– У идиотов интеллектуальный коэффициент ниже двадцати, – предупредил Алекс. – Это самая глубокая степень олигофрении.

– Нет, у моего высокий интеллектуальный коэффициент, – возразила Вася. – Он географ, геофак МГУ закончил. Я, кстати, в МГУ не пойду.

– Здрасьте-приехали, – произнес Алекс. – МГУ-то причем?

– Ну как? – удивилась Вася. – Там одни идиоты учатся.

– Идиотов, Вася, в МГУ на порог не пускают, – вздохнул Алекс. – Даже на день открытых дверей. В нашем обществе распространено крайне негативное отношение к людям с нарушениями развития. Их не пускают практически никуда, включая детские сады и поликлиники. Те, кто учится в МГУ, называются по-другому.

– Как? – с интересом спросила Вася.

– Все по-разному, – пожал плечами Алекс. – Кто-то обычными здоровыми людьми, кто-то нарциссами, кто-то шизофрениками, кто-то просто негодяями. Ты представляешь, сколько там народу? Как их всех можно назвать одним словом?

– Дураки они все, одним словом, – заявила Вася.

– В общем, ты злишься на папу, – подытожил Алекс.

– Дебил он, ваш папа, – продолжала обличительное выступление Вася.

– Мой-то причем? – удивился Алекс. – Этак у тебя все папы дураками станут.

– Они и есть все дураки, – не смутилась Вася. – Я ни одного папу нормального не знаю. У моего друга отец все время дома сидит, денег вообще не зарабатывает, только мама работает. Моя мама тоже работает постоянно, чтобы меня обеспечивать, а папа где? Я думала, мой отец особенный, исключительный, лучше всех. Что я его найду, и он нас спасет. А теперь я его даже искать не хочу. Чтобы в тюрьме не сидеть, после того как я его прибью на месте.

– Понятно, – сказал Алекс. – Значит, спасать себя придется самостоятельно.

– От чего спасать? – Вася презрительно хмыкнула. – Меня не от чего спасать. У меня все отлично. Я юбку купила, между прочим. И английским стала заниматься с репетитором. Крутой чувак, кстати.

– МГУ закончил? – пошутил Алекс.

Вася показала ему длинный язык.

– Лингвистический университет. В вашем МГУ…

– Я знаю, знаю, – закивал Алекс. – Одни идиоты. Только он не мой. Я выходец из Первого меда.

– Ну, вот, я же говорю, нормальный человек МГУ стороной обходит. – Вася умела донести свою точку зрения до окружающих.

– А ты сама-то куда собралась? – попробовал он вернуть разговор в конструктивное русло.

– В Лингвистический университет пойду, – сказала Вася. – Или в Первый мед.

– Ну, чтобы идти в Первый мед, репетитора-то лучше по биологии найти, – заметил он.

– А вы сможете меня репетировать? – словно загоревшись новой идеей, спросила Вася.

– Ты пьеса Горького “На дне”, что ли, чтобы тебя репетировать? – спросил он.

– Ой, подумаешь, – обиделась Вася. – Все время вы к словам привязываетесь. Сможете со мной биологией заниматься?

– Вась, – внушительно сказал Алекс, – я твой психотерапевт. Я лечу твою душу. Привилегия издеваться над твоим мозгом принадлежит другим людям.

– А вы можете, леча мою душу, одновременно рассказывать мне что-нибудь по биологии? Или по химии? – У Васи блестели глаза.

– И еще сказки Андерсена читать с выражением, – пообещал Алекс. – У тебя какая любимая?

– У Андерсена? Фиг знает. – Вася задумалась. – Может быть, про Русалочку?..

– А о чем “Русалочка”? – спросил Алекс. – Как ты ее помнишь?

– Ну, о такой странной девушке, которая спасла жизнь принцу, но он этого не оценил, – невинно сообщила Вася, но потом одернула себя и посмотрела на него с подозрением. – Вы мне зубы не заговаривайте. Будете со мной биологией заниматься?

– Не буду, Вась, – сказал он.

– Почему? – нахмурилась девочка.

– Это не входит в сферу моей компетенции, – сказал он.

– Почему? – повторила Вася. – Вы же врач.

– Вот именно, – согласился он. – А не преподаватель биологии.

– Какая разница? – удивилась Вася.

– Разница в том, что у нас разные профессии, – сказал он.

– Но вы же знаете биологию, – упрямилась Вася.

– Но у меня нет права ее преподавать, – не уступал он.

– Как-то вы примитивно мыслите! – воскликнула Вася, покрываясь краской гнева.

– Ну, извини, – попросил он.

– Я даю вам это право! – торжественно заявила Вася.

– Это право могут дать только те люди, у которых есть право давать такое право, – сказал Алекс. – Университетские преподаватели, руководство вузов, Министерство образования.

– Тьфу, тоска какая, – расстроилась Вася.

– Это называется структура общества, принципы мироустройства, вертикаль власти, иерархия социальных ролей, – сказал он.

– Дребедень это называется, – уточнила Вася.

– Тебя сегодня все огорчает, правда? – предположил он.

Вася вздохнула.

– Жизнь любит меня огорчать, – философски заметила она. – У меня отец идиот, психотерапевт зануда…

– И ты сердишься на обоих, – закончил он ее мысль.

Вася поднялась из кресла и махнула на него рукой.

– Да ну вас с вашим лечением души, – проворчала она. – Я на английский опаздываю.

Сегодня Вася вломилась в его офис, едва Кирилл, уходя, открыл дверь на улицу. С улицы потянуло холодом, звуками далеких автомобилей, запахом сырого февральского ветра. На Васе были надеты высокие бежевые ботинки на толстой гофрированной подошве, широкая, зеленая и сильно мятая юбка, серый джемпер с довольно громким V-образным вырезом, распахнутый темно-синий пуховик длиной почти до пола и белая шапка с кошачьими ушами. В целом, Вася напоминала чрезвычайно крупного пупса, нашедшего шкаф с женской одеждой, но пока не сумевшего вникнуть в вопросы сочетаемости форм, тканей и стилей.

Она послушно подождала десять минут на диване в прихожей, а потом медленно поплелась по коридору в кабинет, оставляя за собой широкий мокрый след на полу.

Настроение у Васи было паршивое. Едва опустившись в кресло, она сообщила, что ее “достало абсолютно все”, сопроводив свое заявление сдавленными стонами и закатыванием глаз к потолку.

– Абсолютно все? – переспросил Алекс.

– Больше, чем абсолютно все, – уточнила Вася. – Как назвать то, что больше, чем абсолютно все?

– Надо придумать ему имя, – предложил Алекс. – Кого оно тебе напоминает?

Вася облокотилась о колени и положила подбородок на крепко сжатые кулаки.

– Маму, – сказала она. – “Больше, чем абсолютно все” напоминает мне маму.

– Верно ли будет предположить, что тебя достала мама? – спросил Алекс.

Вася протяжно застонала.

– Вы не представляете, насколько верно.

– Буду пытаться, – пообещал Алекс. – А что в маме самое ужасное?

– Самое ужасное в ней то, что она ведьма, – мрачно произнесла Вася, не меняя позы.

– Ведьма? – впечатлился Алекс. – Но ведьмы колдуют.

– Моя тоже колдует, – заверила его Вася. – Она насылает чары, произносит заклинания и накладывает заклятья.

– Кого она заколдовала? – спросил Алекс.

– Меня, конечно! – воскликнула Вася, то ли сердясь на его непонятливость, то ли возмущаясь ролью заколдованной жертвы.

– И что с тобой случилось? – поинтересовался Алекс.

– Я превратилась в тупую страшную толстую корову!

Вася разжала кулаки и упала вглубь кресла.

– А как мама это делает? – серьезно спросил Алекс.

– Сначала она превращается в прекрасную принцессу и очаровывает всех вокруг, – устроившись в глубине кресла поудобнее, охотно объяснила Вася. – Все вокруг говорят: “Боже, какая у тебя мама! Молодая, красивая, умная, успешная, такая стройная, так хорошо одевается, с ней так приятно общаться, она столько делает для людей, у нее большое сердце, она такая сильная, такой уникальный человек и столько всего пережила!” И ты поддаешься чарам и думаешь: “Боже, какая у меня мама! Как мне повезло! Я буду любить ее вечно! Я сделаю ради нее все!” Потом она поворачивается к тебе и произносит заклинание “Петрификус Тоталус!” – Вася драматично вскинула правую руку вверх, словно взмахивая невидимой волшебной палочкой, и потом деловито пояснила: – Оно вызывает полный паралич жертвы. В качестве этого заклинания, – продолжала Вася обзорную лекцию по маминым злодействам, – она использует выражения, типа: “Вася, что это на тебе? Могу я этого больше никогда не видеть?” или “Василиса, ты когда уже станешь Прекрасной? Сегодня что-то опять не получилось”. И когда я впадаю в паралич, и моя воля начинает целиком контролироваться ею, она накладывает окончательное заклятие. Она говорит: “Вырастешь тупой страшной толстой коровой, не говори, что я не предупреждала, ладно?”. И после этого уезжает в командировку. Зарабатывать деньги на все те стильные вещи, которые я никогда не научусь носить.

Алексу захотелось спасти узницу Инги от чар.

– А ты помнишь, что Василиса была не только Прекрасной, но еще и Премудрой? – спросил он.

– Это разве не две разные Василисы? – засомневалась Вася.

– Шут их знает, – признался Алекс. – Ты-то какой хочешь быть?

– Я хочу покреститься, – нетривиально отреагировала Вася.

– В церкви? – спросил он.

– Ну да, а где еще? – удивилась Вася. – Я поняла, что все мои проблемы от того, что я некрещеная.

– Странно, – не поверил Алекс. – Я думал, сейчас детей креститься несут раньше, чем на прививки.

– Меня не понесли, – развела руками Вася. – Может, потому что я этот… как его?.. байстрюк. Они меня стыдились.

Ему показалось, что эта гипотеза была, к сожалению, близка к истине.

– И под каким именем ты будешь креститься? – спросил он, полагая почему-то, что Вася хочет назваться как-то по-другому.

– Василиса, конечно, – пожала она плечами. – Под каким еще?

– Мало ли, – сказал он.

– Хочу по святцам покреститься, чтобы все по правилам было, – увлеченно продолжила Вася. – Вот восемнадцатого февраля у Василисы были именины, но это мы уже опоздали. Следующие – двадцать третьего марта.

Сообщив об этом, Вася многозначительно уставилась на него.

– Вася, если ты считаешь, что тебе это нужно, то, конечно, покрестись, – сказал он. – Что тебе это даст?

– Защиту от заклятий! – воскликнула Вася. – Я поняла, что на меня заклятия мамины так сильно действуют, потому что я некрещеная. На мне защиты нет. А если покрещусь, то будет защита. И не стану я тупой страшной толстой коровой.

– Понятно, Вась, – кивнул он. – Это как будто ты хочешь найти защиту от мамы у Бога-отца. Противопоставить маминой силе папину.

Вася радостно закивала.

– А ты уже узнавала, как крещение проходит? – спросил он, фасилитируя Васино социальное развитие. – Что нужно для этого сделать?

Вася закивала еще радостнее.

– Узнавала, – сказала она. – Поскольку я несовершеннолетняя, мне нужен крестный отец.

Упоенная этим фактом, она смотрела на него почти в состоянии транса. Теперь ему на самом деле все стало понятно.

– Вы будете моим крестным отцом? – едва дыша от счастья, спросила Вася.

Алекс сделал глубокий мысленный вздох.

– Ты хочешь, чтобы я был твоим крестным отцом? – спросил он.

– Ну, конечно, – нетерпеливо подтвердила Вася. – Разумеется, я хочу, раз спрашиваю. Надоели ваши дурацкие приемы.

– А почему я? – спросил Алекс.

– Ну, потому что вы самый лучший на свете человек! – воскликнула Вася таким тоном, словно ей приходилось провозглашать с лекторской кафедры, что дважды два – это четыре.

– И ты хочешь, чтобы твой крестный отец был самым лучшим на свете человеком?

– Ясное дело! – Вася не могла взять в толк, что в этом странного.

– Но дело в том, что я не самый лучший на свете человек, – признался он. – Даже если допустить, что самые лучшие люди существуют, то я даже не в первом миллионе.

– Это уж не вам решать, – неожиданно заявила Вася. – Разумеется, те, кто считает себя самыми лучшими, никогда ими не являются.

– Глубоко, – согласился Алекс. – Вася, мне очень жаль, но я не смогу быть твоим крестным отцом.

– Почему? – удивилась Вася, еще не успев расстроиться.

– Потому что я твой психотерапевт, и мы не можем с тобой общаться за пределами этой комнаты, – сказал он.

– Что, даже в коридоре не можем? – едко подколола Вася, до которой начал доходить его отказ.

– В коридоре можем, но по минимуму. Вообще, под этой комнатой я имел в виду не столько реальную территорию, сколько символическое пространство терапии. – Он невнятно махнул руками, туманно обрисовав упомянутое пространство. – Единственные отношения, которые между нами могут существовать, это отношения психотерапевта и клиента.

– Почему? – уже сильно расстроившись, спросила Вася.

– Потому что это важное правило психотерапии, – сказал он. – Если я его нарушу, я могу причинить тебе вред. Ты ведь не стала бы просить других врачей нарушать какие-то правила: например, хирурга – делать тебе операцию без анестезии?

– Ваши правила дурацкие, – заявила Вася.

– Это правда, – сказал Алекс. – Есть такая латинская поговорка: “Dura lex, sed lex”. Она означает: “Закон суров, но это закон”. Латинское прилагательное dura, которое переводится как “жесткий, суровый”, как ни странно, родственно нашему прилагательному дурацкий.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросила Вася. – Вы же Первый мед заканчивали, а не филфак.

– Ну, во-первых, у нас в Первом меде хорошо преподавали латынь, – объяснил он, немного обидевшись за альма-матер. – А во-вторых, – и он вдруг улыбнулся от внезапно прокатившегося по телу тепла, – я знаю человека, который научил меня грамотно эту латынь использовать.

– В любом случае я права, – резюмировала Вася. – Dura lex переводится как “дурацкое правило”. Я пошла.

Она поднялась на ноги и стала натягивать пуховик, похожий на плащ Бэтмена.

– Я больше к вам не приду, – предупредила она.

– Нет уж, Вася, ты приходи, – попросил он. – Нам с тобой еще многое нужно обсудить.

– Что, например? – буркнула Вася.

– Например, альтернативные защиты от заклятий. Настоящие герои всегда пользуются целым арсеналом защитных средств, – напомнил он.

Вася хмыкнула.

– Я подумаю, – пообещала она. – Приду, если больше делать будет нечего.


* * *

Когда Вася ушла, он, закрыв глаза, посидел пять минут в полной тишине, а потом встал и сходил на кухню за кофе. Капсульная кофеварка хотела, чтобы ее почистили, оживляя в памяти совет Кирилла нанять помощницу. Сама по себе идея была, может, и неплохая, но мысль о том, что ему придется постоянно с кем-то общаться, поддерживать светский разговор или, не дай бог, давать психологические консультации, заставляла его засовывать образ помощницы поглубже в бессознательное.

Впереди было еще два клиента, а потом – три долгих выходных, в течение которых он планировал общаться только с Пантелеймоном.

Он поставил пустую кружку в посудомойку, где уже практически не оставалось свободного места, достал таблетку с моющим средством, положил ее в отсек и нажал кнопку включения на машине. Посудомойка пикнула, и вокруг Алекса тут же исчез свет и всякие звуки.

Он наощупь нашел ящик со свечами и зажигалкой. Пламя выхватило из темноты другие редко использовавшиеся предметы: живописную подставку под горячее, многоразовые пробки для винных бутылок, коробку с сахаром-рафинадом. Со свечой в руке Алекс прошел по коридору в прихожую, где находился распределительный щит. Снаружи в окно ударил ветер, и от этого удара шумно распахнулась форточка. Свеча потухла. Алекс подошел к окну, раздвинул жалюзи и быстро отвел глаза, ослепленные направленным в них широким лучом яркого белого света. Он, не глядя, захлопнул форточку, а потом попытался осторожно всмотреться в уличную темноту. Во дворе выла сирена, и стучал по железным карнизам холодный февральский дождь. На его крыльце под навесом виднелись темные тени, и со стороны теней, перекрывая вой автомобильной сирены, раздавался громкий монотонный писк.

Дверной звонок, очевидно, тоже не работал.

Алекс открыл входную дверь. Перед ним на пороге стоял инопланетянин в зеленом скафандре с белоснежным шлемом на голове. Шлем источал яркий свет, которым инопланетянин озарял незнакомые окрестности и заодно поражал встреченных на дороге врагов. В руках у инопланетянина был пульт управления чем-то важным, и этот пульт посылал в пространство пронзительные электронные сигналы. Инопланетянин посмотрел на Алекса снизу вверх и переступил порог его офиса.

– Здравствуй, Даня, – сказал Алекс.

Электронный писк прекратился.

– Здравствуйте, Александр Эдуардович, – сказала протиснувшаяся в прихожую вслед за инопланетянином женщина в черном. – Вот тут у нас кофточка сменная на случай, если испачкается, и банка с печеньем. Вы возьмите, пожалуйста, а то он у вас все время что-то с кухни таскает.

Женщина сунула ему в руку пакет с обозначенным содержимым и исчезла за дверью, будто стремясь побыстрее выйти из контакта с внеземной цивилизацией.

Даня пошел по коридору в кабинет, словно управляемый встроенной в него программой. Того, что офис погружен во тьму, он, казалось, совершенно не замечал. Фонарь, приделанный к его игрушечной каске, выхватывал из темноты узкое пространство дороги, и Даня двигался по этому освещенному фарватеру на грамотно выбранной скорости, так чтобы его остановочный путь в случае чего не превышал пределы его видимости.

– Даня, у меня тут свет потух, – сказал Алекс. – Пробки, наверное, выбило. Посвети мне фонарем, пожалуйста, я посмотрю.

Даня остановился, развернулся и направился обратно. Подойдя к Алексу, он встал рядом с ним и задрал голову вверх. Луч фонаря уперся прямо в электрощиток.

Алекс поднял ручку выключателя, и помещение снова наполнилось светом и мерным гудением ламп.

– Ну, вот. Теперь все видно. Спасибо тебе за помощь, – сказал Алекс.

Даня снова развернулся в сторону детского кабинета. Алекс пошел за ним.

В кабинете Даня ни на шаг не отступил от привычной рутины. Он сразу подошел к полкам с игрушками и взял оттуда всех динозавров. Положив динозавров в песочницу, он вернулся к полкам и собрал все ведра и кастрюли. В песочнице он доверху насыпал каждую емкость песком, прихлопнул ладонью все по очереди и расставил их по кругу. Потом снова сходил к полкам, взял микроскопическую лопату и стал вскапывать ею песок в разных местах, рассказывая историю:

– Маша наварила каши, – говорил, ни к кому конкретно не обращаясь, Даня. – Сказала детям есть кашу. “Кто не съест, того положим в суп”. Этот съел, этот съел, а этот добавки захотел. Вот тебе добавка от Маши! – Даня высыпал ведро с песком на голову динозавра-обжоры. – Все пришли на него посмотреть. – Даня взял с полок несколько пластмассовых цветков и воткнул их в песочную горку, образовавшуюся над динозавром. – Но он вылез из пещеры и пошел гулять. Ему встретился его друг Андрей Первозванный. – Даня поставил другого динозавра на пути ожившего скитальца. – Они стали вместе играть.

На этом месте Даня обернулся, посмотрел Алексу прямо в глаза и сдавленным шепотом попросил:

– Спроси: “Во что они стали играть?”

– Во что они стали играть? – спросил Алекс.

– В прыжки, – нормальным голосом ответил Даня. – Они стали прыгать кто выше.

Даня начал по очереди поднимать динозавров над головой.

– Нет, я выше! Нет, я выше! Нет, я выше! Нет, я выше!

– Надо же, как они высоко прыгают, – заметил Алекс.

– Да, – удовлетворенно сказал Даня, положил динозавров в песочницу и снова пошел к полкам.

На этот раз он взял трех однотипных космонавтов в разноцветных скафандрах. Космонавты были высокие и толстые и, стоя среди других фигурок, походили на чересчур крупных детей, нелепо выделявшихся в компании более изящных сверстников.

Принеся космонавтов в песочницу, Даня бросил их в углу и стал тщательно присыпать песком динозавров, игравших в прыжки. Закончив, он взял космонавтов двумя руками и начал описывать ими круги над образовавшимися курганами.

– Прилетели инопланетяне, – сказал Даня, не слишком переживая о сюжетных дырах в рассказе, – и увидели ископаемые.

Он разгреб курганы, обнажив лежавших на боку динозавров.

– От них остались одни скелеты, – продолжал Даня. – Инопланетяне увидели, что они тут жили, и захотели их исследовать.

Даня снова обернулся и протянул одного из космонавтов Алексу.

– Поиграй за него, пожалуйста, – попросил он.

Алекс послушно взял космонавта в красном скафандре и подошел к песочнице.

– Инопланетяне увидели, что тут древние кости древних доисторических животных, – сказал Даня. – Они решили открыть лабораторию по изучению всего древнего, что они нашли.

Он требовательно посмотрел на Алекса снизу вверх и скомандовал:

– Ну, давай, открывай лабораторию.

Алекс опустил своего космонавта в песочницу и приблизил к раскопанному динозавру.

– Ого, – сказал он, озвучивая космонавта, – какая ценная находка. Никогда такого не встречал за долгие годы моих странствий. Надо это тщательно рассмотреть. Наверняка, это пригодится для чего-то важного. Что вы думаете, коллеги? – обратился он к синему и зеленому космонавтам, оставшимся в руках у Дани.

Даня улыбнулся краешком рта, и синий и зеленый космонавт согласились:

– Это пригодится для чего-то важного.

Даню Алекс впервые увидел семь месяцев назад, когда тому было пять с половиной лет. Его прислала к нему Настя Чусова, детский психиатр, с которой Алекс подружился еще в институте. К Насте Даню отправил педиатр из районной поликлиники, решивший, что вновь прибывший на его участок ребенок страдает аутизмом. Данина тетя, перегруженная свалившимися на нее невзгодами, стала искать спасения у врачей и без малейших возражений водила Даню на психотерапию по два раза в неделю, убегая из приемной раньше, чем Алексу удавалось установить с ней какой-либо контакт.

– При каких обстоятельствах Дане был диагностирован аутизм? – спросил у нее Алекс прошлым летом на первичной консультации.

– Он заболел, – испуганно ответила тетя.

– Чем? – спросил Алекс.

– Сопли. – Данина тетя шмыгнула носом и прокашлялась. – Простыл. На горке мы катались. Это еще в январе было.

Даня, стоя к ним спиной, внимательно рассматривал полки с игрушками. Никакого аутизма у него, конечно, не было, но совершенно очевидно было что-то другое.

– И так прямо сразу из-за соплей получили аутизм? – улыбнулся Алекс.

Данина тетя помотала головой. Недостаток социальных навыков у нее, однозначно, прослеживался, но в невербальной коммуникации она участвовала адекватно.

– Врач сказал, что он странный, – пояснила она.

– Все нормальные люди странные, – заметил Алекс. – Что вас сейчас беспокоит?

– Меня? – оживилась тетя.

– В связи с Даней, – уточнил Алекс.

– Ну, вы знаете, он врет, – понизив голос, сообщила она.

Алекс посмотрел на Даню. Тот, не отрываясь, смотрел на игрушки.

– Когда он в последний раз наврал? – спросил Алекс.

– Когда? – Тетя удивленно задумалась. – Да сегодня утром. И вчера вечером тоже.

– То есть врет часто? – Алекс снова улыбнулся, чтобы смягчить жесткость вопроса.

– Врет всегда, – без улыбки сообщила тетя.

– Всегда? – переспросил Алекс.

Ему надо было удостовериться, что тетя не преувеличивала.

– Всегда, – повторила она. – Он никогда не говорит правды.

– А что он врет? – Алекс тоже посерьезнел.

Тетя выпрямилась в мягком клиентском кресле, и ему показалось, будто она внутренне перекрестилась.

– Ну, вот сегодня, – медленно произнесла она, словно еще не решившись открыть карты в ненадежной ситуации, – он сказал, что на стене садика нарисовали Чебурашку.

Она замолчала, обреченно посмотрела на него и издала тяжелый вздох.

– Чебурашку, – повторил Алекс.

Перед его внутренним взором возникли огромные уши знаменитого несуществующего животного.

Данина тетя кивнула.

– А на самом деле? – попробовал он форсировать дальнейшее развитие рассказа. – Что нарисовали на стене садика на самом деле?

– Ничего.

Алекс тоже кивнул, чтобы продемонстрировать вовлеченность в процесс активного слушания.

– Вы понимаете, – сидящая напротив него женщина вдруг оживилась. – Он все утро рассказывал детям, как красиво разукрасили их садик. Говорил, что на фасаде возле главного входа во всю стену нарисовали Чебурашку, и Винни-Пуха, и других сказочных зверей. Дети сначала не верили, но он так красочно описывал, в таких подробностях, что потом все поверили и торопились посмотреть. А когда мы подошли к садику, то никакого Чебурашки не было, и других рисунков не было, просто голая стена, как всегда. Вот что же нам делать?

Данина тетя была высокой женщиной, почти одного роста с Алексом, худой и немного мужеподобной. У нее были длинные прямые волосы, собранные в хвост на затылке, выступавшие скулы и большие, глубоко посаженные глаза. Ей было вряд ли намного больше сорока, но выглядела она гораздо старше и казалась очень несовременной, будто появившейся прямо из романов французских натуралистов: со страниц, описывавших злоключения одной из самых несчастных ветвей Ругон-Маккаров.

– Что делать с развитым воображением? – улыбнулся Алекс. – Можно, например, книжки писать.

Даня внезапно обернулся и метнул на него пронзительный взгляд.

– Но это не воображение… – несмело возразила его тетя. – Это что-то странное… Понимаете, он ничего другого не говорит.

– Вообще ничего? – переспросил Алекс.

– Вообще ничего, – подтвердила она.

Даня повернулся назад к игрушкам, не собираясь опровергать это заявление.

– А когда это началось? – спросил Алекс. – Когда Даня впервые стал… фантазировать?

– Он всегда такой был, – поспешно сообщила тетя.

– Всегда? С самого рождения?

Тетя как-то неясно передернула плечами.

– Хорошо. Тогда расскажите мне, как Даня родился, – попросил он.

Тетя вздохнула.

– Ну, родился он в январе, – сказала она. – Вот пять лет ему этой зимой исполнилось.

Алекс кивнул. Тетя замолчала. У него возникло ощущение, что она не собирается продолжать.

Даня неожиданно отделился от полок с игрушками с двумя динозаврами в руках, подошел к песочнице и, не делая никаких вступлений, внезапно начал повествование:

– Андрей Первозванный и его друг пришли в пустыню, – громко сказал молчавший до этого момента мальчик. – В пустыне было много песка. Они сели на песок и стали ждать, кто к ним еще придет.

Он разместил динозавров в самом центре песочницы.

– Прятаться нельзя, – продолжал он, – потому что все равно найдут. Они сидят и ждут.

Даня убрал руки и, отступив на пару шагов назад, посмотрел на получившуюся картину со стороны.

– Кто к ним придет: бог или дьявол? – Даня обернулся на аудиторию, как конферансье, зазывавший на представление каверзными вопросами.

– Данечка, так нельзя говорить. – Данина тетя произнесла это шепотом себе под нос, словно отрекаясь от причастности к происходящему.

Алекс почти увидел, как в пространстве ее психики страдающая французская героиня отошла на второй план и на авансцене возник умывающий руки Понтий Пилат.

– Пока они ждут, они будут молиться.

Этой репликой Даня закончил свою миниатюру. Алексу показалось, что она не предназначалась для утешения встревоженной публики, а играла точно определенную для нее роль в произведении.

– А как зовут друга Андрея Первозванного? – осторожно спросил он Даню.

Даня приблизился к песочнице, взял обоих динозавров за шею, отряхнул и отнес обратно на полку.

– Иисус Христос, – сказал он, восстановив девственный порядок в кабинете и давая этим понять, что второй акт будет разыгран в другой раз.

Данина тетя наотрез отказалась рассказывать при племяннике что бы то ни было об истории его жизни и обстоятельствах рождения и на следующий день пришла к Алексу одна.

– Данечка не мой сын, я ведь вам говорила? – сказала она и, дождавшись его подтверждения, продолжила: – Это сын моей сестры.

После этих слов, потребовавших от нее, по-видимому, всех бывших в ее распоряжении сил, она остановилась, плотно сжала губы, так что они почти совсем исчезли с ее лица, и вдруг начала содрогаться всем телом, издавая громкий, низкий, утробный рев.

Алекс часто видел, как люди плачут. При нем плакали взрослые, дети, мужчины, женщины, разных национальностей и вероисповеданий, обладавшие разным материальным достатком и нередко противоположными нравственными убеждениями, по-разному относившиеся к нему в частности и к психотерапии в целом и попавшие к нему в кабинет на разных этапах жизненного пути. Он знал, что слезы не всегда облегчают боль, не всегда проистекают из искренности и не всегда говорят о доверии. Ему приходилось воспринимать их с той же степенью отстраненности, что смех и веселье; и тех, кто при нем заразительно хохотал, было как минимум не меньше, чем тех, кто безутешно плакал. Он привык анализировать собственные чувства, возникавшие рядом с плачущим человеком. Эти чувства помогали ему понять природу чужой боли и давали бесценные подсказки о том, как с ней нужно было работать.

Данина тетя плакала так, что ему стало страшно. Ему показалось, что из него внезапно высосали всю жизнь и мир стал бездонной каменной ямой, наполненной холодной перистой мглой. Он почувствовал, что не выдержит собственной беспомощности, и для того, чтобы как-то дистанцироваться от подступавшего отчаяния, протянул руку и подвинул ближе к ней коробку с бумажными салфетками. Она схватилась за салфетки, набрала в горсть несколько штук и прижала их к глазам.

– Моя сестра погибла, – сказала она через три минуты совершенно спокойным голосом. – Ее муж забил ее ночью до смерти полтора года назад.

Ему вспомнилось Данино непроницаемое лицо и два динозавра, сидевшие в пустоте песочницы.

– Даню он не тронул. – Она помотала головой, словно стремясь быстрее развеять его опасения. – Дождался, когда Лиля умрет, и ушел. Данечку утром соседи нашли. Они милицию вызвали, после того как крики стихли. Он под стулом прятался. Стул возле окна стоял. Он прикрылся шторой и сидел там.

Она снова зарыдала, но на этот раз в звуках было что-то более человеческое. У Алекса в голове Данин голос отчетливо произнес: “Прятаться нельзя, потому что все равно найдут”.

– Муж вашей сестры был Даниным отцом? – спросил Алекс.

Она кивнула.

– Даня был свидетелем того, как отец убил мать? – с дотошностью следователя уточнил он.

Она кивнула еще раз, но потом решила объяснить:

– Мы не знаем, что он видел. Его в детской нашли, а Лиля на кухне лежала. Может быть, он и не видел ничего. А отец его пропал. Как ушел той ночью, так его до сих пор не нашли. Скрывается где-то. А может, сгинул давно.

“Они сидят и ждут. Кто к ним придет: бог или дьявол?” – сказал накануне Даня. Алекс в очередной раз поразился тому, как во время первой встречи клиент рассказывает психотерапевту все самое главное.

– Вы с Даней никогда об этом не говорили? – спросил он вслух.

Данина тетя взглянула на него испуганно.

– Ну, что вы! Как можно с ребенком о таком говорить? Мы старались, чтобы он забыл. Он с нами стал жить, в детдом бы мы его не отдали. У меня квартира большая, дача. Муж хорошо зарабатывает. Нам хватает.

Данина тетя не выглядела как женщина, у которой хорошо зарабатывает муж.

– У вас свои дети есть? – спросил Алекс.

– Трое. Младшему три, среднему шесть и дочке десять лет.

– Как Даня с ними ладит?

– Хорошо. – Она торопливо закивала. – Данечка добрый мальчик, послушный. С ним нет никаких проблем. Вот только врет.

Она виновато посмотрела на него, как будто хотела попросить за Данино вранье прощения.

– Он не врет, – сказал Алекс. – Он придумывает и фантазирует. С помощью этих фантазий он пытается справиться с болью. С ужасными воспоминаниями, которые у него остались. Со страхом, который он пережил. С тоской по маме. Помните, как он вчера сказал: “Пока они ждут, они будут молиться”? Его фантазии в некотором смысле являются его молитвами. Он пытается защититься ими от реальности, находиться в которой бывает невыносимо.

Она снова заплакала, тихо и горько.

– Но он совсем-совсем никогда ничего нам не говорил. Ничего не спрашивал. Мы надеялись, что он не помнит.

– Вы же помните, – сказал Алекс. – Даня такой же человек, как и вы.

– Все-таки дети быстро забывают… – несмело предположила она.

Алекс был хорошо знаком с этим мнением и, тем не менее, с трудом справлялся со злостью всякий раз, когда с ним встречался.

– Кого? – немного резче, чем нужно, спросил он. – Свою мать? Свою мать они не забывают никогда.

Инопланетянами Даня увлекся уже в терапии. Он добавил их в игровой репертуар почти одновременно с темой кормления. Как только динозавры начали питаться, в песочнице тут же появились носители внеземного разума. Алекс интерпретировал это как перенос[7 - В психоанализе переносом называют чувства клиента по отношению к психоаналитику, являющиеся повторением чувств, испытанных в раннем детстве по отношению к родителям.]. Вероятно, он сам был для Дани инопланетянином, существом принципиально нового порядка, отношения с которым не выстраивались по наработанной схеме. Алекса радовало, что на роль инопланетян Даня взял толстопузых, добродушных и вполне земных космонавтов из набора для малышей от года до трех. Как будто что-то хорошее, полученное от мира в том возрасте, еще до трагедии, готовилось вернуться в его жизнь, даже если пока еще казалось совершенно чужим. Алекс надеялся помочь ему присвоить себе это хорошее, однако он постоянно помнил, что и во внутренней, и во внешней реальности Дани в каждый момент времени где-то неизменно присутствовал его отец.

Сегодня из песочницы Даня перешел за столик для рисования. После пятнадцатиминутного творческого процесса, протекавшего в полной тишине, он молча предъявил Алексу изображение огромного малинового осьминога, державшего в каждой из лап оружие: палку, нож, булаву, меч, пистолет, гранату, ружье и копье.

– Как он хорошо вооружен, – сказал Алекс.

– Он будет сражаться с пиратами, – сообщил Даня. – Пираты приедут, а он их потопит и застрелит.

– Он защищает свой дом? – спросил Алекс.

Даня подумал, потом забрал у него листок и, склонившись над ним, тщательно прорисовал какой-то новый элемент в нижней части композиции.

Когда Даня вернул ему рисунок, под брюхом осьминога торчал крошечный клетчатый чемоданчик.

– Он защищает свое сокровище, – сказал мальчик. – Если бы у тебя было сокровище, ты бы тоже его защищал.


* * *

Сокровищем, которое ему не удалось сегодня защитить, было его свободное время. Когда-то давно он поклялся себе в двух вещах: не работать больше тридцати часов в неделю и не назначать встречи с клиентами после шести вечера в пятницу. Иногда эту клятву приходилось нарушать, но никогда еще, кажется, он не испытывал в связи с ее нарушением столько раздражения. Попрощавшись с Даней, он вдруг живо представил, как мог бы сейчас выйти из офиса, сесть в машину и по мокрому, черному, залитому огнями Ленинградскому проспекту за полчаса домчаться до уютного психологического центра на Аэропорте, где заканчивали работу его усталые коллеги. Вместо этого ему предстояло еще час сидеть в кресле, знакомясь с новым для него человеком, который так хотел попасть на прием именно сегодня, что заставил прогнуться под себя все мироздание.

Опасаясь, что его эмоции опять выбьют пробки, он постарался расслабиться, прошелся по коридору и в приемной взял со стола старый номер “Вокруг света”, забытый или специально оставленный кем-то из скучавших родителей. Он открыл журнал на первой попавшейся странице и прочитал: “Мрачное очарование гробниц: что привлекает ученых в древних захоронениях”.

В дверь позвонили. Новая клиентка, уговорившая его два дня назад по телефону на экстренную консультацию, оказалась высокой стройной брюнеткой в мягком сером пальто до колен. На пороге она бархатным голосом произнесла “здравствуйте” и, едва войдя, окутала офис особенно роскошным ароматом “Bottega Veneta”, хорошо ему известным.

Поблагодарив мироздание за маленькие радости, Алекс пригласил ее в кабинет.

– Как мне к вам обращаться? – спросил он, потому что по телефону она не представилась.

– Маша, – сказала девушка.

Что-то необъяснимое произошло в этот момент. Сама незнакомка, ее голос, ее манера говорить, запах, который она принесла, и относительно скромный вырез ее платья, и оттенок кожи, обтягивавшей ее тонкие ключицы, и подвеска в форме восьмерки над межключичной впадиной, и ее длинные пальцы, и перекрещенные колени, и взгляд из-под ресниц, и легкая хрипотца, которую она не торопилась прогнать кашлем, – все эти случайно выхваченные из цельного образа детали, едва дойдя до сознания, моментально смешались вновь, пропитались сырым вечером и его усталостью, и его вдруг пронзила дрожь узнавания, накрыло острое ощущение дежавю со всей его бескомпромиссной убедительностью, не позволявшей сомневаться в том, что все это и вот в точности так уже с ним когда-то было.

– Расскажите мне, пожалуйста, с чем вы пришли, – предложил он ей традиционное начало.

– Я пришла, потому что у меня есть определенная проблема, – уклончиво сказала Маша, но в ее уклончивости не прозвучало ни тени жеманства.

Он кивнул, подтверждая, что эта часть ситуации ему понятна.

– Мне бывает трудно контролировать свои импульсы, – конкретизировала девушка.

– Какого рода импульсы вам бывает трудно контролировать? – спросил Алекс, словно ему самому стало трудно контролировать импульс задать наводящий вопрос.

– Я ворую вещи, – сказала Маша, глядя ему прямо в глаза.

На какое-то время они сцепились взглядами, и он почувствовал, что у него не получается разомкнуть этот контакт. Маша проникла ему прямо в мозг, и, если бы он сейчас отвел глаза, какая-то ее часть осталась бы в нем навечно. Он позволил ей временно похозяйничать у него в голове, пытливо перебирая попавшиеся под руку предметы, и оставил дверь, через которую она вошла, открытой, чтобы у нее была возможность выбраться наружу.

– Какие вещи, где? – спросил он.

Маша вздохнула и посмотрела на темное окно.

– Где придется, – сказала она. – Часто в магазинах, но это еще полбеды. В магазине не нужно приносить извинений, достаточно просто вернуть украденное. Хуже всего, что я ворую у друзей. На вечеринках, в гостях. Я не хочу, чтобы об этом стало известно. Я всегда боюсь, что об этом уже все знают, но в лицо мне еще никто ничего не говорил. Мне будет ужасно стыдно!

Она произнесла последнее восклицание с неожиданно аффектированной интонацией, не слишком гармонировавшей с тем аристократическим спокойствием, которое она демонстрировала до сих пор.

– Вы хотите сказать, что воруете против собственной воли? – уточнил Алекс.

– Абсолютно против собственной воли. – Маша твердо посмотрела на него.

– А что вы воруете?

Маша пожала плечами.

– Какую-то ерунду. Заколки. Губную помаду. Ручки. Однажды украла у крестной пилку для ногтей. В другой раз – карманного плюшевого медведя у ребенка подруги. Еще был случай в супермаркете: я зачем-то положила в сумку рулон двустороннего скотча. Он мне был совершенно не нужен. Я нашла его дома и еле-еле догадалась, как он туда попал. Вы не поверите, как много можно безнаказанно вынести из-под камер наблюдения, если не ставить перед собой такой цели.

Маша улыбнулась мягкой, ироничной улыбкой, и он вдруг подумал, что ему было бы не трудно обсудить с ней все эти проблемы на какой-нибудь камерной вечеринке, расположившись поближе на диване вместе с бокалом вина.

– То есть вы воруете вещи, которые вам не нужны? – спросил он, надеясь, что вечер пятницы не возьмет свое слишком внезапно.

– Как правило, да, – ответила Маша.

– Как правило?

Маша улыбнулась и пожала плечами одновременно.

– Были случаи, когда вы украли что-то ценное? – спросил он.

– Были, но я не хочу о них сейчас говорить, – проворно отрезала Маша, сопроводив резкость высказывания нежным покачиванием головы.

Ему показалось, что она еще не решила, хочет ли она его соблазнить, и эта нерешительность сама по себе была соблазнительной.

– Я ведь могу не говорить о том, о чем мне говорить дискомфортно? – чуть более невинно, чем следовало, спросила она.

– Конечно, можете.

Он произнес это торопливо, будто обрадовавшись, что ему не придется проникать в нее глубже, и тут же понял, что она сейчас попросится к нему в терапию. Как от героини качественного нуара, от нее исходило притягательное ощущение опасности, но он не был уверен, что хочет иметь с ним дело на постоянной основе.

– Разумеется, я понимаю, что, если моей проблемой заниматься всерьез, это принесет мне массу дискомфорта и потребует от наших отношений долгих лет жизни, – послушно следуя сценарию, улыбнулась Маша.

– А вы хотите заниматься этим всерьез? – спросил он.

– Я хочу.

Она посмотрела ему в глаза, но на этот раз он не пустил ее глубже.

– Какой цели вы хотите достичь? – спросил он.

Она пожала плечами.

– Либо перестать воровать, либо хотя бы понять, почему я это делаю.

– Вы думаете, есть какая-то одна причина?

– А вы нет? – удивилась Маша. – Я думаю есть. Помните, как в фильме “Марни”? Героиня воровала, потому что в детстве получила тяжелую психологическую травму.

Он почувствовал скованность, какая порой возникает, когда осознаешь, что за тобой следят. Однако ему стало любопытно, насколько хорошо Маша подготовилась ко встрече с потенциальным психотерапевтом.

– Я боюсь, что фильм “Марни” представляет собой излишне упрощенную версию жизни, – сказал он.

Маша пожала плечами.

– Любая сказка представляет собой излишне упрощенную версию жизни, – заметила она. – Это не снижает ее ценности.

– И в чем именно, по-вашему, заключается ценность сказки? – спросил он.

– Это экзамен? – засмеялась Маша. – Вы проверяете, подхожу ли я вам в качестве клиента?

– Мне просто стало интересно ваше мнение, – сказал он.

– По-моему, ценность сказки заключается в первую очередь в том, что с ней весело. – Маша улыбнулась одной из своих наиболее искренних улыбок. – Я очень люблю развлекаться, – призналась она.

– Как вы обычно развлекаетесь? – Он улыбнулся ничуть не менее искренне.

Маша вытянула в его сторону ногу в тонком чулке. Нога была длинная, безупречная, обутая в элегантный черный полусапожек на высокой шпильке. Сохранить полусапожек и светло-серое пальто в такой вечер, как сегодня, настолько чистыми можно было, лишь подъехав к его крыльцу на машине и попросив кого-нибудь предварительно застелить ступени красной ковровой дорожкой. Однако его дверь находилась в той части двора, куда не вел ни один подъездной путь, а единственный ковер, покрывавший его крыльцо вместе с близлежащими газонами и тротуарами, состоял из фирменной московской смеси снега, грязи и реагента. В этих условиях чистота верхней одежды и обуви могла объясняться только сверхъестественными способностями их обладательницы.

– Как все, – сказала Маша. – Смотрю кино, читаю книги, путешествую.

– А я думаю, куда все подевались, – засмеялся он.

– А вы как развлекаетесь? – Она невинно хлопнула ресницами.

Он усмехнулся.

– Боюсь, что так же, как вы. Но мне и в голову бы не пришло сказать, что так поступают все мои современники.

– Вы, наверное, очень высокомерны, – заметила Маша, вытягивая вторую ногу. – Я люблю высокомерных людей.

Ее полусапожки теперь находились в пяти сантиметрах от его ботинок.

– Как вы меня нашли? – спросил он.

Маша скрестила лодыжки.

– В интернете, – вздохнула она. – На сайте какого-то психологического журнала.

Она наморщила лоб, чересчур усердно пытаясь вспомнить название периодического издания. Его действительно можно было найти таким образом, так что проявлять дальнейшую подозрительность было неуместно.

– Почему вы выбрали именно меня? – спросил он.

– Вы мне понравились, – лучезарно улыбнулась Маша.

– Чем? – спросил он.

Маша слегка отстранилась и посмотрела на него из-под полузакрытых ресниц.

– Всем, – заявила она, широко распахивая глаза по окончании акта оценки. – Лицом. Породой.

– Порода самая обычная, – отозвался Алекс. – Дворовая полосатая.

– Я бы тоже подумала о котах, а не о собаках, – согласилась Маша. – Впрочем, вы скорее тянете на бенгала. Они с таким же любопытством реагируют на любую приманку.

– Все коты с любопытством реагируют на приманку, разве нет? – удивился он.

– Может быть. – Маша кивнула. – Но бенгалы лучше многих других умеют найти ей неожиданное применение.

Алекс внутренне фыркнул, представив, что сказал бы на это Пантелеймон.

– Кого еще я вам напоминаю? – спросил он.

– А вы уже работаете? – поинтересовалась Маша.

– Конечно, работаю, – сказал он. – Не станете же вы платить за мои развлечения.

– Почему нет? – возразила Маша. – Если развлечение стоящее.

– Нам с вами нужно определиться, что мы делаем дальше, – сказал он. – Избавления от вашей привычки я вам гарантировать не могу. Я пока совсем не знаю ее природы. Если вы действительно хотите узнать, почему вы так поступаете, я бы рекомендовал вам классический психоанализ со строгим терапевтическим сеттингом и встречами от трех до пяти раз в неделю. Сам я его не практикую, но могу дать вам телефоны коллег.

Маша подобрала ноги, резко согнув их в коленях, и в свете настольной лампы ему показалось, что она побледнела.

– Вы действительно хотите отправить меня к коллеге? – сухо спросила она, и ее голос дрогнул в конце фразы.

– Я действительно хочу вам помочь, – сказал он. – И мне кажется, я сам не смогу этого сделать.

– Почему? – спросила Маша задумчиво, словно одновременно ища ответ на собственный вопрос.

– У меня почти нет свободных часов и недостаточно навыков для работы с вашим случаем, – правдиво объяснил он.

– Лечфак Первого меда, интернатура по нейрохирургии, профпереподготовка по психиатрии, международные тренинговые программы по когнитивно-бихевиоральной терапии и глубинной психологии, пятнадцатилетний опыт работы, и у вас недостаточно навыков? – информированно спросила Маша. – У кого тогда их достаточно?

Алекс пожал плечами.

– Дипломы и пятнадцатилетний опыт – это ничто, когда речь идет об индивидуальной человеческой жизни. Ни один специалист не является настолько универсальным, чтобы иметь возможность работать со всеми.

– То есть вы отказываетесь работать именно со мной? – Выражение Машиного лица застыло где-то между оскалом и усмешкой.

– Я не отказываюсь, – малодушно сказал он. – Я уже работаю. И мне бы хотелось, чтобы вы прислушались к моей рекомендации и обратились за помощью к психоаналитику. Вы ведь сами вспомнили “Марни”, – попробовал улыбнуться он. – Марни работала с фрейдистом.

– Бессознательная фантазия как психическая реальность, – произнесла Маша. – Соматические проявления влечений и пути образования симптомов.

– И что? – машинально спросил он.

– Насколько я понимаю, название вашей кандидатской диссертации, – объяснила Маша. – Мне кажется, говорить, что ее автор не знаком с классическим психоанализом, является некоторым преувеличением.

– Я не сказал, что я с ним незнаком, – поправил он. – Я сказал, что я его не практикую.

– Почему? – спросила Маша.

– Мне неинтересно узнавать причины существования симптомов, – объяснил он, снова чувствуя усталость. – Мне интересно находить их смысл.

– А если я переформулирую запрос и скажу, что хочу найти смысл в моем поведении, вы меня возьмете? – улыбнулась Маша, явно предвкушая скорую победу.

– У меня нет свободных часов, – повторил он.

– Вы сказали “почти нет”, – поправила Маша. – Скажите мне, когда приходить, и я подстрою под вас свой график.

– Ответьте тогда, почему вы решили попасть именно ко мне, – попросил он.

– Я считаю вас образованным и опытным специалистом, а также умным и порядочным человеком, – охотно сообщила Маша. – Вполне возможно, я вас идеализирую. Однако мне кажется естественным, что я хочу попасть именно к вам. Каждый ищет врача, которому он может доверять.

– Вам кто-нибудь меня рекомендовал? – еще раз надавил он.

– Нет. – Маша убедительно покачала головой. – Я нашла вас случайно.

– Тогда откуда вы знаете, что можете мне доверять? – Сам он доверять Машиной убедительности наотрез отказывался.

– У меня мощная интуиция, – поделилась она.

– Хорошо, – сказал он. – Я могу предложить вам два часа дня по вторникам.

– А второй, третий и четвертый раз в неделю? – хитро улыбнулась она.

– Я не практикую классический психоанализ, – напомнил он.

– Ну хотя бы второй, – умоляюще протянула Маша. – Вы не можете оставить без поддержки человека, который готов работать над собой!

– Окей, – произнес он. – Два часа дня во вторник и шесть часов вечера в четверг.

– Договорились, – сказала Маша. – Хотите, чтобы я рассказала вам о себе?

– Расскажите, – улыбнулся он. – У нас есть еще двадцать минут.

Маша потянулась, словно испытывая физическое наслаждение от предстоявшего занятия, а потом, не отрывая ног от пола, приняла в кресле форму, почти напоминавшую кошачий клубок.

– Мне двадцать девять лет, – сказала она. – Я единственный ребенок в семье. Детство у меня было… обычное.

Она подняла на него глаза, словно проверяя, не разочарован ли он этим фактом.

Он кивнул.

– Я была ребенком, которому всегда поручали что-то делать. Взрослые мне доверяли. Во втором классе я помогала учительнице проверять тетради одноклассников. Странная история, если подумать. Мы оставались с ней после уроков, она проверяла одну из работ, исправляла ошибки красной пастой, а потом отдавала тетрадь мне, чтобы я использовала ее как образец. Я ставила оценки. Без ошибок – пять, одна или две ошибки – четыре, больше трех – три. Хотите знать, какую оценку мне было особенно приятно ставить?

Она улыбнулась едва заметным подрагиванием щек, и он почти увидел, как она начинает урчать от удовольствия.

– Двойку, – не дожидаясь его реакции, ответила она на вопрос. – Единиц ставить почти не приходилось. У учительницы была довольно низкая планка качества, она ограничивалась двойкой даже в самых безнадежных случаях. Я иногда фантазировала, каково было бы поставить ноль. Представляла этого ученика – может быть, моего приятеля, – как он приходит утром в класс, с надеждой хватает тетрадь и видит там ноль. Тройка – это посредственность, подтверждение, что ты такой, как все. В двойке есть теплота, сострадание, сожаление о допустимой человеческой оплошности. Ты не справился, чего-то вовремя не вспомнил, но мы все-таки знаем, что ты есть, и даем тебе два балла за попытку. Единица – более строгий вариант двойки. Предупреждение. Призыв подумать всерьез. И только ноль соответствовал бы полному поражению. Это физическая аннигиляция. Превращение человека в ничто. Его стирают ластиком и тыльной стороной ладони смахивают останки на пол. Их не отличить от остального мусора. На странице появляется место для чего-то нового. Ты не получился. Увы. Но ничего, зато в мире стало просторнее.

Маша замолчала. У него не было желания что-то говорить. Она не приглашала его к контакту и была похожа на человека, настолько глубоко погруженного внутрь себя, что внешние импульсы все равно не могли бы повлиять на его состояние.

Через пару минут Маша встрепенулась и огляделась.

– Вам нужен здесь камин, – сказала она. – С ним было бы еще уютнее, особенно в такой день, как сегодня.

В холодное черное стекло стучала февральская морось, и ветер, приложившись губами к оконной раме, выдувал высокие долгие звуки, заполнявшие затихшую комнату.

– Я училась вокалу и скрипке, – безошибочно поймав музыкальную тему, произнесла Маша. – Никаких высот не достигла, но у меня очень тонкий слух.

“Такой тонкий, что ты слышишь мои мысли”, – согласился Алекс. До конца сессии оставалось десять минут, и он с нетерпением ждал, когда они истекут. Маша рождала в нем непростую смесь чувств. С одной стороны, ему хотелось быстрее выпроводить ее за дверь; с другой стороны, он знал, что, едва сделав это, начнет думать о следующем вторнике. Внутренний бенгал навострил уши от любопытства и грозил превратить его мирные выходные в пытку предвкушением.

– Мне часто снятся сны, – сообщила Маша. – Я их хорошо запоминаю. Могу рассказать, что мне приснилось сегодня.

Машин терапевтический процесс обещал быть интенсивным.

– Мне приснилась квартира, – сказала она. – Незнакомая. Я ее снимаю. Я живу там с мужчиной. Он, кажется, мой муж. Он высокий, сильный. Ходит весь в черном. Какая-то футболка с черепами. Байкерская символика. Он гоняет на мотоциклах. Его часто нет дома. Я знаю, что он может прийти, но большую часть времени я нахожусь там одна. Он не любит, чтобы я выходила на улицу. Я очень хочу выйти, но боюсь, что он увидит меня и убьет. Я иду на кухню и начинаю что-то готовить. Беру кастрюлю, наполняю ее водой и бросаю в воду разные вещи: траву, кольца, бусины, шпильки. Перемешиваю, и вижу, что все это превращается в мутную жижу. Жижа начинает вонять. Я несу кастрюлю на балкон. Я знаю, что мы живем на двенадцатом этаже, но балкон вдруг оказывается маленьким двориком, чем-то вроде испанского патио. Там цветут розы, в центре шумит фонтан, а возле фонтана стоит мужчина. Он высокий, стройный, светловолосый. Он не похож на того, что был в начале сна, но я знаю, что это тоже мой муж. Он подходит ко мне, мы вместе смотрим в кастрюлю и видим, что она полна золотыми монетами, а сверху на монетах, свившись кольцом, лежит зеленая змея. Мужчина забирает у меня кастрюлю и высыпает все ее содержимое в фонтан. Змея уплывает, а монеты остаются сиять на дне. Мужчина обнимает меня, прижимает к груди, и я понимаю, что теперь у меня все будет хорошо.

Маша замолчала.

– Что в этом сне произвело на вас наибольшее впечатление? – спросил он.

– Этот парень в конце, – сказала она. – Он был яркий. Как солнце. Похожий на Аполлона. Или на вас. – Она коротко хохотнула. – Только со светлыми волосами. Белокурая бестия. Вот, пришло в голову имя.

Алекс посмотрел на часы.

– Все на сегодня? – понимающе спросила она.

– Да, сегодня нам надо заканчивать, – сказал он. – Мы можем поговорить о вашем сне подробнее во вторник.

– Во вторник я принесу еще, – многообещающе улыбнулась Маша. – Мне всегда хотелось делиться с кем-нибудь снами, фантазиями. Но мои родители были серьезными людьми и считали все это ерундой.

Ее голос приобрел мечтательную интонацию и начал переливаться, как серебряный колокольчик, нежно подрагивая на ударных гласных и звонко отражаясь от стен твердыми сонорными. Он отметил прошедшее время, использованное в описании родителей, но не стал задавать дополнительных вопросов. Они встали. Маша посмотрела на висевшее на вешалке светло-серое пальто так, будто ожидала, что оно само прыгнет ей на плечи. Алекс позволил предмету гардероба терпеливо дождаться приближения хозяйки. Маша сняла его с деревянных плечиков и перекинула через руку.

– На улице очень скользко, – открывая дверь кабинета, сказала она. – Будьте осторожны. Вы мне еще нужны.

Она сопроводила это заявление улыбкой, взятой из ее широкого арсенала, но Алекс не успел идентифицировать ее тип.

Когда вдалеке хлопнула ведущая на улицу дверь, Алекс зевнул, закрыл игравшие с ветром в поддавки форточки, занавесил окна жалюзи, переобулся, надел куртку, выключил свет и вышел из офиса под дождь, который тут же окутал его мягкими беспокойными струями.




2


К тому времени, как он доехал до Аэропорта, дождь закончился и темнота снаружи потеплела. Он приоткрыл окно, чтобы впустить внутрь свежий, пропитанный назревавшей весной воздух.

Психологический центр, у дверей которого он припарковался, занимал первый этаж в потрепанном, но солидном жилом доме на улице Усиевича. Минут через десять на крыльцо из здания вышли две женские фигуры и, бесшумно спустившись по ступеням, направились в его сторону. Возле машины они разделились. Та, что была ниже и крупнее, прошла мимо водительского окна и, махнув ладошкой, крикнула:

– Привет, Саш!

Он помахал ей вслед и, дотянувшись через пассажирское кресло до двери, открыл ее.

Высокая и тонкая фигура с лицом, занавешенным прямыми и длинными, как у японского привидения, волосами, тенью скользнула в салон.

Он обвил ее рукой.

– Как же я их ненавижу, – сообщила Кристина, глядя ему прямо в глаза.

– Тяжелый день на работе, производственная драма, вот это все? – с пониманием спросил он.

Кристина откинулась назад, ударилась затылком о подголовник и обиженно взвыла.

– Давай только без самоистязаний в моем присутствии, – попросил он. – Ненавидишь – убей.

– Я не могу, – захныкала Кристина. – Боря наймет адвокатов, отмажет меня от тюрьмы, и я буду расплачиваться в следующей жизни какими-нибудь ужасами.

– Да, дилемма, – согласился он, убирая ей волосы со лба.

Глаза у нее были грустные, но живые, и экстренной реанимации не требовали.

– Что опять? – поинтересовался он.

– Ну, ты все знаешь, – надув губы, буркнула Кристина, потирая затылок. – У меня негативный материнский комплекс и отщепленная агрессия, надо мной издеваются коллеги.

– Поговори об этом, – посоветовал он.

Кристина вздохнула и оглянулась на окна психологического центра, словно проверяя, что за ней не следят.

– Во-первых, они засранки, – сказала она. – Никогда ничего не моют и не убирают ни за собой, ни за своими клиентами.

– У вас же есть уборщица, – удивился он.

– Уборщица материализуется два раза в неделю, – объяснила Кристина. – В остальное время кухня завалена грязными кружками и ложками с присохшим яблочным джемом. В выходные Лена проводит семинары в моем кабинете. Я прихожу в понедельник на работу, а у меня весь пол истоптан грязными ботинками ее студентов, мои вещи переставлены, и в углах валяются фантики от конфет. Это при том, что я плачу им существенно больше рыночной стоимости этого пространства. А однажды Вера обиделась на меня из-за того, что я привела в гости Марину, которую она не выносит. Оказывается, арендуя у нее помещение за бешеные деньги, я обязана воздерживаться от общения с неугодными ей людьми на территории, которую она продолжает считать своей.

– Какой ужас, – посочувствовал он. – Попроси Катю, чтобы она ходила к тебе прибираться каждый день.

– У меня не получится, – вздохнула Кристина. – Я разовью с ней какую-нибудь деструктивную динамику. Мне лучше вообще избегать близких отношений с женщинами.

– Тогда переезжай ко мне, – привычно предложил он. – Я отдам тебе детскую комнату. Там есть надувной Боб для битья. Будешь работать над своей отщепленной агрессией.

– Я вообще не хочу работать, – призналась она. – Я устала.

– Криська, нельзя столько ныть, – сказал он. – Завтра отдохнешь, и тебе будет стыдно.

– Мне не бывает стыдно, – напомнила Кристина. – У меня атрофирована эмоция стыда.

– Значит, тебе будет больно за бесцельно прожитый в стенаниях вечер. Куда поедем? – Он повернул ключ зажигания.

Кристина запрокинула голову и потрогала потолок. Алекс было подумал, что она интересуется обивкой салона, но в действительности она любовалась свежим маникюром. Ее прекрасные ногти были покрыты темно-малиновым лаком, а на среднем пальце правой руки багряными всполохами переливался рубин в форме “маркиз”.

– Как тебе цвет? – спросила она.

– Сногсшибательно, – серьезно ответил он, поворачивая на Ленинградку. – Никогда не видел ничего подобного. Пантелей будет в восхищении.

Кристина положила руки на колени и снова тяжело вздохнула.

– Надо мной издеваются не только коллеги, – пожаловалась она.

– Что ж, ты меня уже даже коллегой не считаешь? – возмутился он.

– Я уже себя ничьей коллегой не считаю, – пессимистично заявила Кристина. – Я стара для всего этого, прошу считать меня безработной.

Она свернулась в кресле клубком, сигнализируя о неготовности к вербальной коммуникации. Ленинградка была на редкость пустой для этого времени суток. Машина плавно двигалась в быстром потоке, и сон Кристины был, вероятно, сладок и безмятежен.

Когда они въехали на Тверскую, идиллия померкла. Пробки были непреодолимыми. Алекс нырнул в переулки, рассчитывая выехать на Большую Никитскую. В районе Малой Бронной он уперся в дорожные знаки, маркировавшие развороченный асфальт. Тонкая струйка машин медленно пробиралась сквозь заграждения. Кристина проснулась и прижалась лицом к окну.

– Кафе “Маргарита”, – радостно вскрикнула она, тыча пальцем в стекло.

– Ты как маленькая, читаешь все вывески, – покачал головой он.

– Не хочешь зайти? – спросила она.

– Ты тоже не хочешь, – ответил он. – Туристических достопримечательностей нам только не хватало.

– Ты очень высокомерный, – вздохнула Кристина и осторожно откинулась на спинку кресла.

– Мне сегодня об этом уже говорили, – согласился он.

– Что говорили мне, я даже не буду начинать цитировать, – сказала она. – А куда ты меня везешь?

– Я не знаю, – признался он. – Я до сих пор надеюсь, что ты мне об этом скажешь.

Кристина задумалась.

– Я хочу в “Маредо”, – сообщила она.

– “Маредо” в Берлине, – напомнил он.

– Не только, – сказала она. – В Вене тоже есть.

– Да, но мы в Москве, – заметил он.

– Как это, по-твоему, должно влиять на мои желания? – спросила она.

– Понятно, – сказал он. – Кто спрашивает женщину, чего она хочет, заслуживает всего, что его ждет.

– Я тебе всегда говорила, что ты чересчур услужлив, – заявила она.

– Ни разу от тебя этого не слышал, – засмеялся он.

– Потому что не прислушивался, – сказала она.

– Хорошо, если ты хочешь, чтобы я взял быка за рога, тогда мы едем в “Бизон”, – сказал он.

– Приятно почувствовать себя в сильных мужских руках. – Кристина потянулась и зевнула.

Он выбрался на Тверской бульвар и направился в сторону Охотного ряда.

Их отношения в значительной степени протекали в ресторанах. Среди ресторанов у них были любимые и так себе, тайные, памятные, нелепые, одноразовые, особенные и проходные. Дорогой московский стейк-хаус “Бизон” наряду с его непосредственным конкурентом “Гудманом” составлял основу их ресторанного репертуара.

– В следующий раз встречаемся у меня, – сказал он, вставая в пробку на Театральном проезде. – Все равно жизнь возможна только в пределах Бульварного кольца, так зачем его лишний раз покидать.

– Твое чувство личной уникальности не доведет тебя до добра, – пообещала Кристина.

– Это ты мне тоже всегда говорила? – спросил он.

– Не помню, но не исключаю, – сказала она и, на глаз оценив размеры пробки, добавила: – Я еще посплю.

Она снова приняла форму клубка, для большего уюта обхватив себя за плечи.

– Увидишь во сне “Маредо”, передавай привет, – попросил он.


* * *

Темные окна ресторана отражали человеческие фигуры почти так же контрастно, как зеркала. Людей было много, и им пришлось ждать свободного столика, надираясь красным вином у барной стойки. Когда стол освободился, они заказали по стейку и несколько минут наблюдали, как юный официант готовил перед ними соус из источавших колдовские ароматы трав. У соседнего столика шеф-повар в высоком колпаке в сопровождении помощника выполнял театрализованный обряд нарезки мяса, в декоративных целях пуская клубы белого дыма к потолку, оформленному в виде винного погреба.

– Как дети? – спросил он, оставшись с Кристиной наедине.

Выпив два бокала вина на голодный желудок, Кристина повеселела и воспринимала каждую услышанную фразу как анекдот.

– Все нормально, – фыркая от смеха, сказала она. – Я пришлю тебе видеоотчет.

– Фотографий достаточно, – заверил он. – Анфас и в профиль, можно черно-белые.

– Таких у них, слава богу, еще не появилось. – Она передернулась, как от холода, и макнула кусок хлеба в третий бокал вина.

– Значит, действительно все нормально, – поверил он. – Как клиенты?

– Что с ними станется? – Кристина пожала плечами, задумчиво жуя мокрый красный мякиш. Она напоминала газель, неожиданно оказавшуюся плотоядной. – Ну, вот разве что Аглая собирается покончить с собой.

– То есть все как обычно, – кивнул он и тоже макнул хлебом в ее бокал.

– Эй, – запротестовала Кристина, все лучше и лучше интегрируя отщепленную агрессию под влиянием алкоголя. – Причащайся из своего грааля.

– Ну, дай мне хотя бы пищу для ума, если не для тела, – миролюбиво попросил он.

Кристина подумала.

– Могу рассказать, как Женя поругалась с бывшим мужем, – предложила она.

– Ты уже рассказывала, – напомнил он.

– Когда? – удивилась она.

– В прошлый четверг, кажется, – сказал он.

– Женина ссора недельной давности никого всерьез не интересует, – пренебрежительно хмыкнула Кристина. – В эти выходные они поругались снова. Бывший муж, прикрываясь желанием отвести ребенка на танцы, обманом проник в квартиру, пока Женя была на йоге, и вынес оттуда ценные вещи: ершик для унитаза на пластмассовой подставке и набор разноцветных трубочек для коктейлей, двадцать штук. Клянется, что десять лет назад собственноручно купил их на кровно заработанные деньги в универсальном магазине. Что ты ржешь? В семье катастрофа. Женя бегает по потолку в эпилептическом припадке и собирает улики, доказывающие, что покупка ершика была совершена ею не далее, как в прошлом месяце, а экземпляр, купленный Ромой в две тысячи мохнатом году и уже тогда никому не нужный, давно пришел в негодность и был с позором выброшен то ли на помойку, то ли в один из Роминых чемоданов, с которыми он уходил из дома полгода назад. Ребенок ревет на весь подъезд, собака лает, рыбки судорожно читают карту морских сообщений, планируя бежать из аквариума в Индийский океан.

– Зачем ему вдруг понадобились трубочки для коктейлей? – поинтересовался Алекс.

– Откуда я знаю? – возмутилась Кристина. – Может, он пригласил в гости прекрасную незнакомку с намерением познакомиться с ней поближе. Или ты думаешь, жизнь с моей сестрой навсегда отбила в нем подобные желания?

– Ну, почему? – не согласился он. – На порядочные грабли всегда положено наступать дважды. Меня немного смущает тайминг. Как он жил полгода без трубочек и без ершика?

– У него было посттравматическое стрессовое расстройство в форме запора и анорексии, – предположила Кристина.

Шутка была не настолько смешной, чтобы расхохотаться в голос, но они оба захрюкали с плотно сжатыми губами, пытаясь не выпустить наружу хлеб и вино. Мужчина и женщина, молча смотревшие в телефоны за соседним столом, оторвались от экранов и бросили на них неодобрительные взгляды.

– Ну, в принципе, история не нова, – отсмеявшись, заметил Алекс. – Несмотря на занятную пикантность деталей, это всего лишь переложение хорошо известного старого анекдота.

– Это не анекдот, – строго сказала Кристина. – Это, блин, летопись моей семьи. Вот ты мне скажи: маниакально-депрессивный психоз наследуется по доминантному типу или по рецессивному? И где мне его ждать в следующий раз?

– Ты боишься только за детей или за семью в широком смысле? Позора для фамилии, так сказать?

– Фамилия у меня, к счастью, Борина. – Кристина быстро обнесла себя крестом на католический манер. – Я с ее помощью попыталась возвести гигантскую дамбу на пути несущихся в мою сторону генов-уродов.

– Помнишь, мы смотрели кино про военную операцию по взрыву дамб? – некстати спросил он.

– Не надо, – попросила она.

– Я думаю, твоя сестра просто травматик, – обнадеживающе сказал он. – В детстве она попала в тяжелую жизненную ситуацию.

– Моя сестра – спущенное с цепи биполярное чудовище, – возразила Кристина, которую трудно было обмануть. – А травматики – это те, кто оказывается в радиусе ее действия без каски. Так что насчет типа наследования?

– Я думаю, передается от матери к ребенку непосредственно. А ты разве веришь в генетику? Я считал тебя адептом теории объектных отношений[8 - Система психологических взглядов, существующая в рамках психодинамического подхода, предполагающая, что манера взаимодействия взрослого человека с людьми и жизненными ситуациями определяется опытом, полученным им внутри семьи в раннем детстве.].

– Мне все равно, – мрачно вздохнула Кристина. – У нас с Женей одинаковая генетика, и одинаково запоротые объектные отношения. В детстве я находилась ровно в той же тяжелой жизненной ситуации, что и она. Своих детей я попыталась защитить от себя няньками и школами-пансионами, но кто его знает, какой сюрприз ждет меня, скажем, через поколение.

– Объектные отношения ни у кого не бывают запороты одинаково, – сказал он. – Даже если формируются в контакте с одной и той же матерью. Или, в вашем случае, мачехой. Все дети разные, да и мать меняется с каждым днем. Как говорил Гераклит, в одной реке нельзя утопиться дважды.

Официант вернулся с двумя тарелками. Лежавшие на них стейки еще пульсировали внутренними соками.

– Разрежьте, пожалуйста, стейки посередине и проверьте степень прожарки, – скомандовал юноша развязно-вежливым тоном, характерным для московской сферы услуг.

Степень прожарки, однако, оказалась отличной. Кристина склонилась над тарелкой, в которую вытекла горячая розоватая жидкость.

– Меня иногда одолевает желание стать вегетарианкой, – проговорила она, завороженно глядя на расползавшийся круг.

– Меня нет, – признался он, окуная кусок стейка в травяной соус.

– Это потому, что ты не одержим комплексом жертвы, – сказала Кристина. – А я все время чувствую себя агнцем, посланным на заклание, и чрезмерно идентифицируюсь с собственной едой.

– Это потому, что у меня нет отщепленной агрессии, в первую очередь, – заметил он.

Кристина показала ему язык.

– Ты похожа на невоспитанную змею, – сказал он.

– Ты бы предпочел, чтобы я походила на воспитанную? – удивилась она.

Образ воспитанной змеи снова напомнил о Маше.

– Кстати, о змеях, – сказала Кристина, деловито отрезая от стейка кусок и отправляя его в рот, предварительно приправив соусами и гарниром.

– Ничего так ты держишь желания под контролем, – похвалил он, наблюдая за ее обстоятельностью.

– Змеи, оказывается, исключительно застенчивы, – закусывая стейк ломтиком запеченной кукурузы, сообщила она. – Поскольку они практически слепы и глухи, им крайне трудно ориентироваться в человеческом обществе.

– Поэтому мы видим так мало змей на улицах и в метро, – догадался он.

– Вот именно, – кивнула она. – Мир, созданный людьми, их пугает. При движении они в значительной степени полагаются на осязание, а точнее – на мельчайшие колебания температуры окружающей среды.

– Поэтому когда змея с мороза заползает в теплый ресторан…

– … она столбенеет от ужаса.

– Блин, ты внушила мне невыносимое сочувствие к змеям, – покачал головой он. – Теперь как увижу змею, буду стараться что-нибудь для нее сделать.

– Люди часто паникуют, если змея заползает в их жилище, и пытаются ее убить, но змея в подавляющем большинстве случаев попадает в человеческое жилище случайно, сбиваясь с пути, и паникует гораздо сильнее. – Кристина покатала ножку бокала между двух пальцев, глядя, как волны электрического света распространялись в рубиновой структуре вина.

Мужчина и женщина, молчавшие за соседним столиком, снова неодобрительно посмотрели на них и тяжело вздохнули. Очевидно, их разговоры, которыми он весьма дорожил, не на всех производили положительное впечатление. Он решил сменить игривый тон на деловой.

– Кто, по твоему мнению, хорошо работает с социопатами? – спросил он, поддевая вилкой мини-кукурузу с ее тарелки.

– Планируешь обратиться? – Кристина недовольно проследила за его жестом. – Тебе трудно контролировать импульсивность или просто приятно издеваться над беззащитным собратом?

– Ну, прости, – сказал он. – Возьми у меня помидор. Мне нужно перенаправить клиентку.

Кристина подумала, проигнорировав приглашение воспользоваться помидором.

– Никто не приходит в голову, – призналась она. – И дело не в том, что плохо работают, а в том, что вряд ли захотят.

– Это правда, – согласился он.

– Зачем тебе перенаправлять? – спросила она. – Работай сам. Главное – не идти им ни на какие уступки.

– Так я тоже не хочу, – пожал плечами он. – У меня два шизофреника, три тяжелых пограничника, десяток травматиков разной степени запущенности и грядка нарциссов. Это без учета среднестатистически сумасшедших подростков и их родителей.

– А как к тебе попал социопат? – спросила она. – Знакомый тюремный надзиратель попросил присмотреть?

– Понятия не имею, – сказал он. – Говорит, нашла меня в интернете. Но зачем искала – неизвестно.

– Красивый социопат? – проницательно поинтересовалась Кристина.

Он хмыкнул.

– Перед ее приходом, – сказал он, – мне на глаза попался журнальный заголовок: что-то о мрачном очаровании гробниц. Оказалось весьма синхронистично. Я бы описал ее очарование именно так.

– Тогда, может, и правда лучше перенаправить, – сказала она. – Очаровательные гробницы затягивают. Бывает, навсегда.

– Не без этого, – согласился он.

– А ты сейчас работаешь с Андреасом? – Кристина слегка нахмурилась, но, видимо, не в связи с вопросом, а в связи с только что замеченной погрешностью в маникюре.

– А что? – засмеялся он. – Есть ощущение, что я уже слетаю с катушек?

– Я вообще за тебя переживаю. – Она вздохнула, отрывая взгляд от ногтя. – Ты постоянно один. Одиночество само по себе стрессогенный фактор. А у тебя еще и опасная профессия.

– Ты была бы спокойнее, если бы меня удалось женить? – спросил он.

– Смотря на ком, – философски заметила она.

– С другой стороны, в одиночестве много преимуществ, – сказал он.

– Для меня да. – Она подвинула к нему пустой бокал.

Он вылил в бокал остававшееся в бутылке вино и, предвидя новую волну неодобрения за соседним столиком, протянул руку и погладил кожу в вырезе ее блузки. Она накрыла его ладонь своей и приспустила ее пониже.

– Я прошу счет? – спросил он.

Она кивнула. Он отнял руку и жестом подозвал официанта. Мужчина и женщина встали из-за соседнего столика и направились к гардеробу, словно торопясь уйти раньше них.

– О чем, ты думаешь, мне стоило бы поговорить с Андреасом? – поинтересовался он, набирая пин-код на платежном терминале.

– О гробницах? – предположила она.

Терминал удивленно вздрогнул в руке официанта.

– О завороженности травмой, ты хочешь сказать? – уточнил он.

– Об овердрафте на банковском счете, – насмешливо сказала она.

Терминал коротко прожужжал и выплюнул чек.

– На моем счете не бывает овердрафта, – гордо проворчал он. – Я образец стабильности и благоразумия, рыцарь ордена постоянства.

– Чем знамениты рыцари ордена постоянства? – спросила она, поднимаясь и поправляя юбку.

– Они не любят неожиданностей, неплатежеспособности и перемен. – Они прошли в гардероб, откуда уже исчезли их неразговорчивые соседи. – Их священная задача – сохранить мир таким, какой он есть. Статус-кво – их абсолютная ценность.

– У тебя нет лошади. – Кристина опустила руки в рукава пальто, и он накинул его ей на плечи. – Значит, ты не рыцарь.

– Хочешь быть рыцарем, веди себя как рыцарь, вот и все. – Он наклонился и поцеловал ее в висок. – А если хочешь свежего хлеба на завтрак, нам придется заехать в магазин.

Вдохнув ночного воздуха, Кристина снова расслабилась и обмякла. Он подвел ее к машине, держа за плечи. Кристина зевнула. Откуда-то послышался бой часов.

– Для каждой Золушки когда-то бьет ее полночь, – сказала Кристина, прислоняясь к двери. – И наступает момент истины, когда за внешним обличьем впервые проступает неконгруэнтное содержание.

– Давай постараемся прокатиться в этой тыкве еще полтора километра, – предложил он, усаживая ее на переднее сиденье. – Не встретив ни одного сотрудника Госавтоинспекции.

– Все сотрудники Госавтоинспекции уже спят. – Она снова зевнула.

– Кроме тех, которые нет, – добавил он.

К тому времени как он сел за руль, Кристина уже приняла привычную форму клубка. Постоянство, очевидно, было не только его ценностью. Он включил зажигание и съехал с бордюра. Полночная Маросейка сияла огнями витрин, фарами автомобилей, экранами телефонов, фонарями и звездами.


* * *

В полосе света, упавшей в прихожую из приоткрытой двери, сначала мелькнули задние лапы и хвост. Потом в темноте что-то стукнуло. Они вошли в квартиру и зажгли верхний свет. Пантелеймон сидел на консольном столе возле лампы, ненавязчиво афишируя собственную декоративную ценность. Под столом на полу валялась ложка для обуви, признанная негодной самозваным дизайнером по интерьеру.

– Здравствуй, морда, – сказала Кристина и потрепала кота по башке.

Пантелей пригнулся, но не ушел. Долгие часы одиночества всегда позитивно отражались на его терпеливости.

– Он похож на китайскую статуэтку, только очень толстую, – заметила Кристина, скидывая пальто и сапоги, и то, и другое на пол.

Пантелей пристально посмотрел в глаза Алексу и скинул на пол начатую упаковку жевачки.

– Так, вы можете устраивать погромы и обзывать друг друга, а я лично собираюсь с комфортом расположиться на диване, – заявил Алекс, проходя в большую комнату.

Кристина и Пантелей проследовали за ним, причем кто-то из них – оглушительным галопом.

Он включил свет и задернул шторы. Его окна выходили на Чистопрудный бульвар, и ему до сих пор смутно казалось, что за ними оттуда может кто-то следить. Когда он обернулся к дивану, тот уже был занят двумя знакомыми фигурами: полосато-рыжей и синеглазо-длинноногой. Алекс подошел, взял Пантелея под мышки, водрузил на диванную спинку и сел на его место. Кристина подползла поближе и легла ему на колени.

– Я давно хотела поговорить с тобой о любви, – сказала она.

Он вытянул ноги, положил ладонь ей на грудь и одобрительно помычал, давая понять, что к разговору о любви полностью готов. Кристина подняла руку и пробежалась прохладными пальцами по его затылку и шее. Алекс запрокинул голову. Пантелей осторожно поставил лапу ему на лоб, прикидывая, удастся ли занять более удобное положение для беседы. Алекс недвусмысленно смахнул лапу со лба, и кот покладисто улегся в сантиметре от его носа, примирительно гудя и свесив хвост ему на плечо.

– Мне с детства внушали, что я не умею любить. – Рука Кристины остановилась между пуговицами его рубашки.

– Кто? – поинтересовался он, проводя ладонью по шелковистой глади ее джемпера.

– Родная сестра, к примеру. Я всегда считалась холодной и рассудительной, в то время как Женя поражала всех запредельным накалом страсти. Позже к ней присоединились другие люди. – Кристина перевернулась на бок лицом к нему и стала нежно водить пальцем по пряжке его ремня. – Я верила в это десятилетиями. Но теперь ко мне все чаще закрадывается подозрение, что те, кто мне это говорил, были не вполне честны. В первую очередь, с самими собой. Они боялись признаться себе, что чувство любви им неизвестно. И обвиняли меня в собственном недостатке. Ты не представляешь, какие разрушения Женина страстность сеет на своем пути. Тогда как мое хладнокровие пожинает комфорт и благополучие не в одном доме.

– Что из этого кажется тебе странным? – спросил он. – Старая добрая проективная идентификация[9 - Механизм психической защиты, заключающийся в бессознательной попытке одного человека формировать мироощущение и поведение другого человека.] по-прежнему остается защитой выбора для большинства окружающих нас людей.

– Вот это и кажется странным, – сказала Кристина. – Как, по мнению высших сил, маленький человек, оказавшись окруженным безумцами, должен понять, что они безумцы, и перестать безоговорочно верить всему, что они говорят?

– Я так понимаю, это вопрос экзистенциальный и ответу не подлежит, – предположил он.

– От тебя я ждала ответа, – сказала Кристина. – У меня на тебя сильный идеализирующий перенос. Я все время жду, что ты откроешь мне смысл жизни.

– Смысл жизни в любви, – покладисто открыл он.

– Как всякий оракул, ты говоришь загадками, – пожаловалась она. – Теперь тебе придется объяснять мне, что такое любовь. Как человеку, наученному ощущать в себе ее отсутствие.

– Мы, оракулы, ничего не объясняем, – возразил он. – Мы только информируем. Знаешь анекдот о курином бульоне?

– Расскажи, – попросила она, высвобождая кончик ремня из-под пряжки.

– Некто желающий познать истину отправился за помощью к мастеру, жившему высоко в горах. – Алекс запустил пальцы в ее темные волосы. – Он шел дни и ночи, мерз, попадал в опасность, голодал. Когда он наконец достиг хижины мастера, он припал к его ногам и спросил: “Учитель, что является мерилом всего?” Тот, не глядя на него, произнес: “Куриный бульон”. Человек удивился, но не осмелился задать другой вопрос. Он спустился с горы и вернулся к обычной жизни, надеясь, что драгоценный ответ ниспошлет ему благодать. Однако годы шли, жизнь брала свое, благодати не ощущалось. Человек собрал волю в кулак и снова отправился в путь. Он снова преодолел усталость, опасности, голод и холод, снова добрался до высокогорной хижины, снова припал к ногам мастера и взмолился: “Учитель, я был у тебя десять лет назад и спросил, что является мерилом всего. Ты ответил мне – куриный бульон. Я десять лет молился, медитировал и содержал в чистоте мысли и чувства. Но я так и не понял, что ты имел в виду. Смилуйся и объясни. Что значит куриный бульон есть мерило всего?” Мастер посмотрел на него ясными, кристально чистыми глазами и спросил: “А разве нет?”

Кристина рассмеялась.

– Твои анекдоты еще загадочнее твоих прорицаний, – заметила она.

– You are nobody till somebody loves you, – пропел Алекс. – You are nobody till someone cares[10 - Ты ноль, пока кто-то не любит; не любит тебя и не ждет. (англ.)].

– Это из какого-то фильма, – вспомнила Кристина.

– Скорее всего, – сказал он.

– Мне никогда не бывает достаточно любви только одного человека, – вздохнула она. – Возможно, я все-таки действительно не умею любить, и лишь моя рассудительность помогает мне найти внешний источник этого чувства.

– Ты начала сомневаться, – похвалил он, – а следовательно, двинулась в направлении истины. Через десять лет расскажешь снова, что ты об этом думаешь.

– Мне надо, чтобы меня любили все, – продолжала жаловаться Кристина. – Даже те, кого я сама ненавижу. Например, Вера с Леной.

– А тебе надо, чтобы они тебя любили? – удивился Алекс. – Я думал, только чтобы прибирались за собой в офисе.

– Возможно, я фантазирую, что они прибирались бы, если бы больше меня любили. – Кристину очевидно начинал снова одолевать комплекс жертвы, и жалобные нотки в ее голосе становились все отчетливее.

Он отвел ей волосы с виска и, нагнувшись, припал губами к ее уху. Она проникла рукой под его рубашку.

– Ты точно остаешься на всю ночь? – спросил он, почти не отрываясь от ее уха.

– Ну да, – подтвердила она. – Я же сказала, что Боря в Кракове до понедельника.

– Что он там делает? – Он провел рукой вдоль ее спины и нашел место, где джемпер соединялся с юбкой.

– Какая-то конференция. – Она снова перевернулась на спину и развела в стороны согнутые в коленях ноги.

– Мне с трудом верится, что он не следит за перемещениями твоего телефона, – поделился он, одновременно исследуя вновь открывшиеся перед ним возможности.

– Мне кажется, это ниже его достоинства. – Кристина приподняла нижнюю часть туловища, помогая ему освободить ее от деталей одежды. – К тому же он не то чтобы на ты с современными гаджетами. Ну, и в целом, он слишком умен, чтобы этим заниматься. Он знает, что хочет быть со мной, и скорее всего находит информацию, способную этому помешать, излишней.

– Практически непобедимый противник, – заключил Алекс.

– Мне кажется, тебя это возбуждает, – заметила она.

– Расскажи мне об Эдиповом комплексе, – попросил он. – Я забыл теорию.

– Но с практикой у тебя, тем не менее, все в порядке. – Она расстегнула его рубашку и сбросила ее на пол. – Он таращится на меня своими синими глазищами.

– Боря? – спросил он, рывком поднимаясь над ней от удивления.

Кристина ткнула пальцем в сторону диванной спинки.

– Пантелей, – сказала она. – Мне кажется, синие глаза у британца – это аберрация.

– Аберрация, – согласился он. – Но я его люблю не за это.

Кристина хмыкнула.

– Я тоже воспринимаю его как непобедимого противника, – сказала она.

– И это тоже потому, что он никому не собирается противостоять, – сказал он.

– В этом есть психологически ценная коннотация. – Она снова повернулась на бок, оперлась локтем о его колени и положила голову в ладонь, словно позируя для скульптуры под названием “Мыслитель”. – У нас обоих за спиной есть нечто такое, что не вступает в контакт, а потому является оплотом нашей стабильности, гарантируя отсутствие в нашей жизни перемен. Я только сейчас по-настоящему поняла твою шутку про рыцаря ордена постоянства.

– Она не была шуткой, – заметил он.

– Тем не менее, я ее только сейчас поняла, – упрямо повторила она.

– Ну, мы оба – дети, перенесшие тяжелую психологическую травму, – пожал плечами он. – Да, мы не любим перемен, потому что перемены для нас синонимичны катастрофе.

– Но как не превратить стабильность в стагнацию? – спросила она и, разогнув руку, упала на его колени и потянулась.

– Я думаю, жизнь найдет способ, – сказал он. – Надо только в нее верить.

– Лично моя жизнь постоянно находит способ меня ретравмировать, – произнесла Кристина слабым голосом, словно уже не имея сил даже на то, чтобы пожаловаться.

– Ну вот. А ты в ответ постоянно хватаешься за оплот стабильности. Так обеспечивается единство и борьба противоположностей, основной принцип диалектики, – приободрил ее он. – Ты случайно не хотела поговорить о Гегеле?

Она отрицательно помотала головой. Он нахмурился. Когда Кристина не хотела поговорить о Гегеле, он начинал за нее волноваться.

– Как твоя депрессия? – спросила она.

– Начинаю приезжать в офис почти одновременно с клиентом, – сказал он.

– Не самый характерный симптом, – сказала она.

– Какой есть. – Он осторожно прикоснулся к ее талии, чтобы проверить, готова ли она к окончанию интеллектуальной программы вечера.

Она расстегнула молнию на его джинсах и откинула волосы назад.

– Я вижу, на базовых функциях организма она, к счастью, не отражается, – сказала Кристина.

– Да, тут пока тоже все стабильно, – подтвердил он.

Кристина снова облокотилась о его колени, но на этот раз с совершенно другой целью.

Она низко склонила голову, и он почувствовал прикосновение ее губ и горячее влажное ложе языка. Он откинулся назад и, почти перестав мигать, уставился на Пантелея, который медленно переводил взгляд синих глаз с него на широкую кремовую гладь задернутых штор.




3


Она всегда появлялась неожиданно. Все было наполнено действием: он куда-то шел, кто-то что-то говорил, где-то кого-то искали. И вдруг перед глазами возникала она.

Сначала эти эпизоды были короткими, как двадцать пятый кадр, и он смутно припоминал их только утром, когда пытался анализировать ощущение дискомфорта, подавленности, странных после удовлетворительного в целом сна. Потом их протяженность во времени увеличилась. Ее образ оставался перед ним так долго, что он успевал рассмотреть лицо, тело и даже привыкнуть к движению глаз, которым она отвечала на его пристальный взгляд.

– Кого она вам напоминает? – спросил Андреас, когда он впервые о ней рассказал.

Был конец ноября тринадцатого года. Они общались по скайпу, тогда еще по-английски.

– Никого, – машинально ответил Алекс, глядя в окно на пролетавшие мимо хлопья мокрого снега.

Юный Пантелей сидел на подоконнике, обернувшись хвостом, и созерцал разыгравшуюся непогоду с видом философа, вовремя позаботившегося об исправности центрального отопления.

– Никого из знакомых мне людей, – добавил Алекс. – Разве что одну актрису. Из старого кино. Она давно не снимается.

– Что это за актриса? – поинтересовался Андреас.

– Когда-то я считал ее самой красивой женщиной на свете, – объяснил он.

– Женщина в ваших снах красива? – спросил Андреас.

– Очень, – сказал он. – Возможно, это воплощение моего идеала красоты. Который нельзя найти в реальности.

Андреас смотрел мимо камеры и немного напоминал кота, следившего за виртуальной мышью. У него за спиной висела абстрактная картина с преобладанием синего цвета, и Алекс стал концентрироваться на ней, вспоминая отрывки снов.

– Если бы вы нашли его в реальности, что бы вы сделали? – спросил Андреас.

– Хочется сказать, забрал бы себе, – сказал Алекс, – но на деле, я думаю, я бы сначала испугался. Мне трудно представить, что эта женщина обратила бы на меня внимание. Я бы чувствовал себя рядом с ней ненужным, униженным, лишним.

– Почему? – спросил Андреас. – Вроде бы, вы до сих пор не испытывали недостатка в женском внимании.

– И да, и нет, – сказал он.

Разговор принимал нежелательный оборот. Несмотря на весь его интерес к тайнам человеческой натуры, обсуждать с другим мужчиной, пусть даже его аналитиком, сложности отношений с женщинами ему, как правило, не хотелось.

– Проясните, – попросил Андреас.

– Что тут прояснять? – риторически спросил он. – Моя мать исчезла, едва мне исполнилось четыре года. Я бы сказал, это сформировало существенный недостаток. Следующей женщиной, обратившей на меня какое-либо внимание, стала замужняя соседка в Лондоне, сотрудничавшая с советскими спецслужбами и взявшая на себя функции моей няньки. Я страстно ее желал, но наши отношения были, как понимаете, обречены на провал. С таким опытом трудно прогнозировать безмятежную романтическую жизнь. После того как умерла Лиза, я четыре года жил, как под наркозом. Вообще ничего не чувствовал, но на всякий случай сторонился женщин, как чумы. Потом умер Эдик, я стал жить один, получил квалификацию психиатра, увлекся психоанализом, начал практиковать. Наркоз слегка рассеялся, я с кем-то общался, с кем-то даже пытался жить. Но все это выливалось в катастрофу. Я как будто специально выбирал не тех женщин. Возможно, чтобы их было проще терять. В конце концов я практически уверился, что для меня женщины не существует. И стал ограничивать все связи встречами на одну ночь. Вот тут – да, недостатка в женском внимании не было. Но и ценности этого внимания не ощущалось. Депрессия к этому времени превратилась в хроническую. Видимо, все, чего я не нашел в этих женщинах, я вытеснил в нее. Ту, что во сне. Но если бы я действительно ее встретил, я подозреваю, она с лихвой расплатилась бы со мной за всех, кого я обидел раньше. Недооценил, недолюбил. И ответила бы на мое желание полным игнором. Не могу представить другого сценария.

– Вы испытываете такое огромное чувство вины перед теми женщинами? – спросил Андреас. – Ждете наказания?

– Я испытываю такое огромное чувство вины перед всеми женщинами, – поправил он. – И перед мужчинами. Мне посчастливилось потерять родительскую пару в полном составе. Это сделало меня незаменимым для человечества. Идеальным спасителем, кидающимся решать любую проблему. Архетип раненого целителя еще никогда не получал более точного воплощения.

– Не зацикливайтесь на штампах, – посоветовал Андреас. – Архетип раненого целителя мал в сравнении с многообразием жизни. Реальность еще может вас удивить.

В окно ударил порыв ветра, и Пантелей мягко соскочил на пол, не желая иметь ничего общего со всей этой драмой.

– У нас метель, – сказал Алекс, глядя, как кот, поддавшись внезапной жажде чистоты, с энтузиазмом мыл переливавшуюся золотом шубку. – Она уже удивила моего кота.

Андреас молчал. Словно под гипнотическим воздействием кошачьей обстоятельности, Алекс погрузился в воспоминание об одном из снов.

В его квартире была вечеринка. Люди стояли в прихожей с бокалами вина в руках. На кухне громко смеялись. В спальне, возможно, занимались сексом. В гостиной шел какой-то воркшоп. Ведущими были две девушки, с которыми он учился на лечфаке. Одна из них в реальности работала гинекологом, другая – окулистом, но во сне обе были реаниматологами и показывали собравшейся аудитории, как отличать мертвого человека от живого. Очевидно, все, чему их учили раньше: pallor mortis, algor mortis, rigor mortis, livor mortis[11 - Трупная бледность, посмертное охлаждение, трупное окоченение, трупные пятна. (лат.)] – теперь устарело. Опознать по этим признакам мертвеца больше было нельзя. Среди тех, кто бесспорно ими обладал, попадались живые люди. Девушки, которых звали Аня и Вика, объясняли, в чем заключается единственный признак необратимости смерти, и демонстрировали, как можно со стопроцентной точностью удостовериться в его аутентичности, не спутав ни с чем другим.

Комната была забита людьми, но интерес к воркшопу казался слабым. Все разговаривали о чем-то своем. Ведущие сидели далеко в углу, так что Алексу не было их видно. Их голоса тонули в общем шуме вечеринки. Когда он пробрался сквозь толпу и наконец посмотрел им в лицо, то оказалось, что они молчат.

Его охватил страх. Он почувствовал, что они молчат из-за него. У него возникло подозрение, что он обладает тем самым единственным признаком и в его присутствии продолжать воркшоп невозможно.

Вечеринку нужно было разогнать. Он не собирался кормить живых своим телом. Он подошел к окну и распахнул его настежь, твердо зная, что все они уйдут, испугавшись сквозняка. Обернувшись, он увидел их спины. Они действительно ровной струйкой потекли к выходу. Но на диване, прямо напротив него, закинув ногу на ногу, лицом к окну сидела она.

У нее были длинные темные волосы и высокий лоб, скрытый челкой. Она была настолько тонкой, что любое дальнейшее уменьшение ее фигуры неизбежно привело бы к ее полному исчезновению. Однако ее тонкость не превращалась в худобу, а лишь подчеркивала красоту тела. Оно казалось выточенным гениальным мастером из редкого, драгоценного материала, и этот материал был одновременно мягким и твердым, холодным и теплым, древним и ультрасовременным, доступным и элитарным, манящим и наводившим ужас. На ней была черная блузка без рукавов и узкая красная юбка до колен.

Он шагнул к ней. Она повела глазами, усмехнулась, и комната сменилась огромной городской площадью. По площади мчались автобусы, автомобили и мотоциклы. Ему надо было перейти на другую сторону с помощью ряда светофоров и зебр. Он был один.

– Алекс, где вы? О чем вы думаете? – раздался голос Андреаса из макбука. – Нам придется остановиться через пару минут. Чем-то хотите поделиться?

– Да нет, кое-что вспомнилось, – невнятно отреагировал он. – Подождет до следующего раза.

Однако в ту же ночь она приснилась ему снова. Он стоял возле двери ординаторской в коридоре второй травмы Склифа, где проходил интернатуру в две тысячи втором году. Она подошла, встала напротив, заслонив спиной вход в ординаторскую, и уставилась на него фирменным взглядом, который не выражал ничего и одновременно обещал все.

Он мгновенно ее узнал, и удивление в нем смешалось с гневом. Ее вторжение в мир старых институтских воспоминаний казалось наглостью, но она держалась спокойно, словно чувствовала за собой право быть там, где захочет. Он собрался было сказать ей что-то резкое, попросить отойти от двери, задавить авторитетом молодого врача, пристыдить. Вдруг он заметил, что на ней надета только белая ночная рубашка, какие выдают пациентам в западных клиниках. Он понял, что она пациентка отделения, и ему самому стало стыдно. Он протянул к ней руку, не зная зачем, и тут же осознал, что никогда не сможет до нее дотянуться. Она была совсем голая под рубашкой. Прозрачная ткань позволяла в подробностях разглядеть грудь, плоский живот с идеально круглым пупком, ровную смуглую кожу, обтягивавшую выпиравшие гребни подвздошных костей, и темные волосы, узкой полоской уходившие в глубину между ее ногами.

Он пристально смотрел на эти волосы, чувствуя приближение эрекции. По мере того, как кровь приливала к нижней части тела, плечи и голову постепенно охватывал холод. Трупное окоченение, казалось, наконец-то брало свое. Он огляделся, видя все вокруг необыкновенно четко. Стены больничного коридора раздвинулись и оказались выложенными из камня. Дверь, ведущая в ординаторскую, стала массивной двустворчатой конструкцией с тяжелыми резными ручками. Потолок низким сводом навис над головой. Он стоял в крипте средневекового замка, скудно освещенной масляными лампами. Вместо синего хирургического костюма на нем были рыцарские доспехи, сделанные из крупных металлических пластин. Вытянутая вперед правая рука была закована в латную перчатку. Он проследил за движением своих пальцев и снова увидел ее.

Ее больничная рубашка потеряла прозрачность и опустилась до самого пола, скрыв босые ноги и другие детали тела за тяжелыми складками сияющего белого шелка. Глубокий вырез лифа был вышит золотым узором. Дорогая белая ткань плотно облегала ее грудь и плечи и свободно ниспадала с локтей мягкими длинными струями. Ее бедра охватывал пояс, украшенный красными камнями; его длинные концы плетеными косами свисали вниз. Ее темные волосы были распущены. Челки у нее больше не было. Ее высокий лоб пересекал тяжелый золотой обруч, инкрустированный крупным жемчугом, отражавшим скудный свет ламп. Приглядевшись, он увидел, что это корона.

Он был охвачен священным ужасом и при этом испытывал сильнейшее сексуальное возбуждение. Ужас пригвождал его к полу; возбуждение принуждало к действию. Она смотрела на него спокойно, но не равнодушно. Он подался вперед и в следующий момент обнаружил, что стоит перед ней на коленях и, опустив голову, смотрит на золотые мыски ее туфель, яркие треугольники на каменном холодном полу.

Ему не хотелось рассказывать Андреасу сон целиком. Образ женщины был чересчур реалистичным. Ему казалось, будто она уже принадлежит ему, и делом чести было сохранить определенные аспекты отношений с ней втайне. Тем не менее, он упомянул, что снова видел ее во сне и атмосфера сна снова была связана с его студенческими днями.

– Я заинтригован, – сообщил Андреас, распадаясь на пиксели в окне скайпа.

Алекс лежал в гостиной на диване – том самом, который она занимала в предыдущем сне, – и его удаленность от раздававшего интернет роутера превращала сессию в серию оборванных и вновь возобновленных контактов.

– Очень заряженный образ, – сказал Андреас после очередного перезвона.

– Да. Даже маршрутизатор коротит, – усмехнулся он.

– Сколько ей лет? – спросил Андреас.

– Лет? – Он задумался. – Моя ровесница, я бы сказал. Выглядит молодо, но в глазах есть зрелость.

– То есть тридцать пять? – спросил Андреас, то ли уточняя, то ли подчеркивая конкретное число.

– Тридцать пять, – рассеянно подтвердил он.

– Чем для вас важен этот возраст?

Интернет работал исправно. С профессиональной точки зрения, Алекс понимал необходимость вопроса, но, как клиент, не мог не почувствовать раздражения. Андреас прекрасно знал, чем для него важен этот возраст.

– Моим родителям было по тридцать пять лет, когда они погибли, – сказал Алекс. – Но я, честное слово, не вижу ни малейшей связи между ней и… ними.

– Через возраст связь, очевидно, есть, – сказал Андреас.

– Я не знаю, может, ей двадцать восемь. Может, тридцать два. – Он решил дать раздражению выход. – Я не просил ее паспорт.

– Не придумывайте, – посоветовал Андреас. – Вы злитесь?

– Немного, – признался он. – Не хочется погружаться в эту тему.

– Что вы чувствуете, когда думаете, что на шкале возраста достигли той отметки, когда жизнь ваших родителей оборвалась? – спросил его мучитель.

– Что я уже достаточно стар, чтобы прекратить оплакивать свое сиротство? – предположил Алекс. – Но вообще-то, я об этом не думаю.

– Вы говорите, во снах ее появление всегда обставлено отсылками к вашему студенчеству, – сказал Андреас, как будто игнорируя его ремарку.

Алекс кивнул.

– Какие переживания того времени аналогичны вашему опыту потери родителей? – спросил Андреас.

Это становилось откровенно невыносимым. С холодным любопытством исследователя, Алекс наблюдал, как возникавшие у него эмоции были целиком сконцентрированы на Андреасе и как психика упорно не признавала других поводов печалиться, злиться или горевать.

– Это довольно очевидно, – едко сказал он. – Будучи студентом, я пережил еще одну потерю.

– Она похожа на Лизу? – прямолинейно спросил Андреас.

– Примерно как небо и земля, – гораздо ровнее ответил Алекс и вдруг хмыкнул от неожиданности.

Использованная им метафора оказалась глубже, чем он предполагал. Андреас вопросительно посмотрел на него.

– Родители разбились в небе. Лиза разбилась о землю, – объяснил он. – Я раньше никогда об этом не думал.

– И девушка во сне – полная противоположность Лизе… – сказал Андреас.

– Да, – подтвердил он. – Она темная шатенка, очень худая, светлоглазая. И от нее исходит ощущение смутной опасности. Она ненадежна. Манит меня, но может бросить в любой момент. Таких чувств рядом с Лизой я никогда не испытывал.

– И тем не менее, Лиза вас бросила, – сказал Андреас.

– Это правда, – спокойно признал он.

Они помолчали. Пантелей вошел в комнату деловитой походкой и направился прямиком к книжным полкам с видом ученого, оторвавшегося от написания новаторского труда, чтобы навести справки в энциклопедии. За метр до полок он, однако, остановился, задумчиво сел на попу и протяжно зевнул. Алекс знал, что в предыдущие три часа он спал.

Андреас находился на экране целиком, не распадаясь на мутные квадратные осколки.

– Что меня поражает, – произнес Алекс, – так это аутентичность ее внешности. Она не просто условно темноволоса и условно светлоглаза. Она обладает отчетливой индивидуальностью и всегда остается сама собой. Я не знаю, как это объяснить. Она не собирательный и не метафорический образ. Это не туманная аллюзия на некую часть моей психики. Она производит впечатление реального человека, каким-то образом внедрившегося в мои сны. Но я не знаю этого человека в реальности. А она как будто бы знает меня изнутри. И это довольно сильно сбивает с толку.

– Но вы сказали, она напоминает вам какую-то актрису, – заметил Андреас.

– Напоминает, да, – согласился он. – Это ключевое слово. Она не является ею на самом деле. Вы тоже иногда напоминаете мне моего кота.

– Интересный случай переноса, – заинтересовался Андреас. – Что он делает?

– В настоящий момент сканирует взглядом книжные корешки, – сообщил Алекс. – Пытается убедить меня, что занят серьезным делом.

Они обменялись улыбками.

– Вы сказали, она была пациенткой отделения травматологии, – Андреас вернулся к его снам. – Человеком, по определению пережившим травматичную жизненную ситуацию. Она ваша ровесница. И весьма красива. То есть в некотором смысле она – это вы. Вам трудно прикоснуться к собственной травме напрямую, поэтому во сне в качестве защиты вы видите в этой роли женщину, вашу прямую противоположность.

– Слушайте, я примерно сто тысяч раз погружался в процесс горевания, – устало возразил он. – Половину из них вместе с вами. О какой защите вы говорите.

Он не интонировал вопрос в последнем предложении. Сессия заканчивалась, желания спорить у него не было.

– Алекс, вы по-прежнему планируете быть в Берлине перед Рождеством? – спросил Андреас, считав его мысли. – Встретимся пару раз лично у меня в кабинете?

– Конечно, – подтвердил он. – Я прилетаю четырнадцатого утром. Это суббота.

– Тогда в понедельник шестнадцатого и в четверг девятнадцатого я буду ждать вас на Вильгельмштрассе в ваше обычное время, – оптимистично заявил Андреас, на месяц вперед обеспечивая его безопасной привязанностью.

Пантелеймон подошел к дивану и укоризненно уставился на него круглыми блюдцами, давая понять, что с ним отъезд еще не согласован.

– Договорились, – сказал Алекс и повел пальцем по тачпэду. – До встречи.

– До встречи, – кивнул Андреас и, по нажатию красной кнопки, превратился в черный квадрат.


* * *

Когда он четырнадцатого декабря приземлился в Шёнефельде, на улице летел снег. Мелкие снежинки, похожие на крошечные осколки битого стекла, опускались на выступ иллюминатора и рулежные дорожки, покрытые до боли родным асфальтом. Пока самолет подъезжал к стоянке, он думал, какова вероятность, что дорожки не ремонтировались со времен ГДР и что этот асфальт родственен асфальту его советского детства. Он чувствовал себя в Берлине как дома. Ему казалось, что разрушенный и многократно перестроенный город гораздо бережнее сохранил связь со всеми частями своего прошлого, чем это удалось сделать Москве. Вернувшись в Москву из Лондона в девяносто шестом году, он очутился в стране, которую никогда прежде не знал. Трудно было оценить, что больше способствовало его отчуждению: то, что он четырнадцать лет прожил в Англии, или то, что его родина изменилась за это время до неузнаваемости. Так или иначе, приехав в конце девяностых на пару недель в Берлин, он вдруг нашел здесь все, что помнил о Москве начала восьмидесятых. И асфальт в аэропорту стал одним из самых ярких в этом ряду впечатлений.

Перелет получился быстрым, похожим на короткий неинформативный сон. В Шереметьево напротив него долго сидели на стульях два не прекращавших целоваться подростка. Попытки определить их пол не привели к однозначному результату. Они с равной вероятностью могли быть оба мальчиками, оба девочками или мальчиком и девочкой по одиночке. Их самих вопрос их гендерной принадлежности, возможно, не интересовал вовсе. Они были одеты в одинаковые серые куртки и одинаковые узкие джинсы, сквозь которые торчали их одинаковые острые коленки. Рядом с ними на стульях валялись одинаковые черные рюкзаки.

Он арендовал квартиру на Альте-Постдамерштрассе возле “Аркад”, куда было удобно ходить за продуктами. Это местоположение помещало его в одинаковой близости к офису Андреаса на Вильгельмштрассе и к картинной галерее на Маттеикирхплац.

С картинной галереей его познакомил Эдик тогда же в конце девяностых. Эдик всю жизнь пытался привить ему любовь к живописи, но удалось это только здесь. Широкие пространства “Тейт” и Национальной галереи почему-то никогда не позволяли Алексу по-настоящему увидеть картины. Берлинский музей поразил его своей камерностью. Старые мастера присутствовали в его залах настолько же ощутимо, как если бы там находились не только их полотна, но и мольберты со всей параферналией, и сами они в испачканных краской передниках.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65264498) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes



1


Любая профессия есть заговор против непосвященных. – Джордж Бернард Шоу “Дилемма врача”




2


Разлюбить иногда не менее приятно, чем влюбиться. – Энтони Пауэлл




3


Современному западному человеку свойственно неверное понимание самой природы счастья. Происхождение слова содержит подсказку: оно родственно наречию “сейчас”; иначе говоря, наше счастье – всегда в текущем моменте. – Роберт Джонсон “Он: Глубинные аспекты мужской психологии”




4


Международная классификация болезней 10-го пересмотра.




5


Специалист, консультирующий психотерапевта в процессе обучения.




6


В психоанализе контрпереносом называют результат влияния клиента на бессознательное психоаналитика.




7


В психоанализе переносом называют чувства клиента по отношению к психоаналитику, являющиеся повторением чувств, испытанных в раннем детстве по отношению к родителям.




8


Система психологических взглядов, существующая в рамках психодинамического подхода, предполагающая, что манера взаимодействия взрослого человека с людьми и жизненными ситуациями определяется опытом, полученным им внутри семьи в раннем детстве.




9


Механизм психической защиты, заключающийся в бессознательной попытке одного человека формировать мироощущение и поведение другого человека.




10


Ты ноль, пока кто-то не любит; не любит тебя и не ждет. (англ.)




11


Трупная бледность, посмертное охлаждение, трупное окоченение, трупные пятна. (лат.)



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения